Том 2. Поэмы

Лермонтов Михаил Юрьевич

103

И долго молча плакала она. Рассыпавшись на кругленькие плечи, Ее власы бежали, как волна. Лишь иногда отрывистые речи, Отзыв того, чем грудь была полна, Блуждали на губах ее; но звуки Яснее были слов… И голос муки Мой Саша понял, как язык родной; К себе на грудь привлек ее рукой И не щадил ни нежностей, ни ласки, Чтоб поскорей добраться до развязки.

104

Он

говорил: «К чему печаль твоя? Ты молода, любима, – где ж страданье? В твоих глазах – мой мир, вся жизнь моя, И рай земной в одном твоем лобзанье… Быть может, злобу хитрую тая, Какой-нибудь… Но нет! И кто же смеет Тебя обидеть? Мой отец дряхлеет, Француз давно не годен никуда… Ну, полно! Слезы прочь, и ляг сюда!» Мавруша, крепко Сашу обнимая, Так отвечала, медленно вздыхая:

105

«Послушайте, я здесь в последний раз. Пренебрегла опасность, наказанье, Стыд, совесть – всё, чтоб только видеть вас, Поцеловать вам руки на прощанье И выманить слезу из ваших глаз. Не отвергайте бедную, – довольно Уж я терплю, – но что же?.. Сердце вольно… Иван Ильич проведал от людей Завистливых… Всё Ванька ваш, злодей, – Через него я гибну… Всё готово! Молю!.. О, киньте мне хоть взгляд, хоть слово!

106

«Для вашего отца впервые я Забыла стыд, – где у рабы защита? Грозил он ссылкой, бог ему судья! Прошла неделя, – бедная забыта… А всё любить другого ей нельзя. Вчера меня обидными словами Он разбранил… Но что же перед вами? Раба? Игрушка!.. Точно: день, два, три Мила, а там? – пожалуй, хоть умри!..» Тут началися слезы, восклицанья, Но Саша их оставил без вниманья.

107

«Ах, барин, барин! Вижу я, понять Не хочешь ты тоски моей сердечной!.. Прощай, – тебя мне больше не видать, Зато уж помнить буду вечно, вечно… Виновны оба, мне ж должно страдать. Но, так и быть, целуй меня в грудь, в очи, – Целуй, где хочешь, для последней ночи!.. Чем свет меня в кибитке увезут На дальний хутор, где Маврушу ждут Страданья и мужик с косматой бородою… А ты? – вздохнешь и слюбишься с другою!»

108

Она заплакала. Так или нет Изгнанница младая говорила, Я утверждать не смею; двух, трех лет Достаточна губительная сила, Чтобы святейших слов загладить след. А тот, кто рассказал мне повесть эту, – Его уж нет… Но что за нужда свету? Не веры я ищу, – я не пророк, Хоть и стремлюсь душою на Восток, Где свиньи и вино так ныне редки И где, как пишут, жили наши предки!

109

Она замолкла, но не Саша: он Кипел против отца негодованьем: «Злодей! Тиран!» – и тысячу имен, Таких же милых, с истинным вниманьем, Он расточал ему. Но счастья сон, Как ни бранись, умчался невозвратно… Уже готов был юноша развратный В последний раз на ложе пуховом Вкусить восторг, в забытии немом Уж и она, пылая в расслабленье, Раскинулась, как вдруг – о, провиденье! –

110

Удар ногою с треском растворил Стеклянной двери обе половины, И ночника луч бледный озарил Живой скелет вошедшего мужчины. Казалось, в страхе с ложа он вскочил, – Растрепан, босиком, в одной рубашке, – Вошел и строго обратился к Сашке: «Eh bien, monsieur, que vois-je?» – «Ah, c’est vous!» «Pourquoi ce bruit? Que faites-vous! Donc?» – «Je f<…>!» [90] И, молвив так (пускай простит мне муза), Одним тузом он выгнал вон француза.

90

«Ну, сударь, что я вижу?» – «Ах, это вы!» «Что это за шум? Что вы делаете?» – «Я <…>!»

(Франц.).

111

И вслед за ним, как лань кавказских гор, Из комнаты пустилася бедняжка, Не распростясь, но кинув нежный взор, Закрыв лицо руками… Долго Сашка Не мог унять волненье сердца. «Вздор, – Шептал он, – вздор: любовь не жизнь!» Но утро, Подернув тучки блеском перламутра, Уж начало заглядывать в окно, Как милый гость, ожиданный давно, А на дворе, унылый и докучный, Раздался колокольчик однозвучный.

112

К окну с волненьем Сашка подбежал: Разгонных тройка у крыльца большого. Вот сел ямщик и вожжи подобрал; Вот чей-то голос: «Что же, всё готово?» – «Готово». – Вот садится… Он узнал: Она!.. В чепце, платком окутав шею, С обычною улыбкою своею, Ему кивнула тихо головой И спряталась в кибитку. Бич лихой Взвился. «Пошел!»… Колесы застучали… И в миг… Но что нам до чужой печали?

113

Давно ль?… Но детство Саши протекло. Я рассказал, что знать вам было нужно… Он стал с отцом браниться: не могло И быть иначе, – нежностью наружной Обманывать он почитал за зло, За низость, – но правдивой мести знаки Он не щадил (хотя б дошло до драки). И потому родитель, рассчитав, Что укрощать не стоит этот нрав, Сынка, рыдая, как мы все умеем, Послал в Москву с французом и лакеем.