Том 2. Стихотворения (Маленькие поэмы)

Есенин Сергей Александрович

5

Буду петь, буду петь, буду петь!Не обижу ни козы, ни зайца.Если можно о чем скорбеть,Значит, можно чему улыбаться.Все мы яблоко радости носим,И разбойный нам близок свист.Срежет мудрый садовник-осеньГоловы моей желтый лист.В сад зари лишь одна стезя,Сгложет рощи октябрьский ветр.Все познать, ничего не взятьПришел в этот мир поэт.Он пришел целовать коров,Слушать сердцем овсяный хруст.Глубже, глубже, серпы стихов!Сыпь черемухой, солнце-куст!

Сентябрь 1919

Сорокоуст^*

А. Мариенгофу^*

1

Трубит, трубит погибельный рог!Как же быть, как же быть теперь намНа измызганных ляжках дорог?Вы, любители песенных блох,Не хотите ль пососать у мерина?Полно кротостью мордищ праздниться,Любо ль, не любо ль, знай бери.Хорошо, когда сумерки дразнятсяИ всыпают вам в толстые задницыОкровавленный веник зари.Скоро заморозь известью выбелитТот поселок и эти луга.Никуда вам не скрыться от гибели,Никуда не уйти от врага.Вот он, вот он с железным брюхом,Тянет к глоткам равнин пятерню,Водит старая мельница ухом,Навострив мукомольный нюх.И дворовый молчальник бык,Что весь мозг свой на телок пролил,Вытирая о прясло язык,Почуял беду над полем.

2

Ах, не с того ли за селомТак плачет жалостно гармоника:Таля-ля-ля, тили-ли-гомВисит над белым подоконником.И желтый ветер осенницыНе потому ль, синь рябью тронув,Как

будто бы с коней скребницей,Очесывает листья с кленов.Идет, идет он, страшный вестник,Пятой громоздкой чащи ломит.И все сильней тоскуют песниПод лягушиный писк в соломе.О, электрический восход,Ремней и труб глухая хватка,Се изб древенчатый животТрясет стальная лихорадка!

3

Видели ли вы,Как бежит по степям,В туманах озерных кроясь,Железной ноздрей храпя,На лапах чугунных поезд?А за нимПо большой траве,Как на празднике отчаянных гонок,Тонкие ноги закидывая к голове,Скачет красногривый жеребенок?Милый, милый, смешной дуралей,Ну куда он, куда он гонится?Неужель он не знает, что живых конейПобедила стальная конница?Неужель он не знает, что в полях бессиянныхТой поры не вернет его бег,Когда пару красивых степных россиянокОтдавал за коня печенег?По-иному судьба на торгах перекрасилаНаш разбуженный скрежетом плес,И за тысчи пудов конской кожи и мясаПокупают теперь паровоз.

4

Черт бы взял тебя, скверный гость!Наша песня с тобой не сживется.Жаль, что в детстве тебя не пришлосьУтопить, как ведро в колодце.Хорошо им стоять и смотреть,Красить рты в жестяных поцелуях,—Только мне, как псаломщику, петьНад родимой страной «аллилуйя».Оттого-то в сентябрьскую скленьНа сухой и холодный суглинок,Головой размозжась о плетень,Облилась кровью ягод рябина.Оттого-то вросла тужильВ переборы тальянки звонкой.И соломой пропахший мужикЗахлебнулся лихой самогонкой.

Август 1920

Исповедь хулигана^*

Не каждый умеет петь,Не каждому дано яблокомПадать к чужим ногам.Сие есть самая великая исповедь,Которой исповедуется хулиган.Я нарочно иду нечесаным,С головой, как керосиновая лампа, на плечах.Ваших душ безлиственную осеньМне нравится в потемках освещать.Мне нравится, когда каменья браниЛетят в меня, как град рыгающей грозы.Я только крепче жму тогда рукамиМоих волос качнувшийся пузырь.Так хорошо тогда мне вспоминатьЗаросший пруд и хриплый звон ольхи,Что где-то у меня живут отец и мать,Которым наплевать на все мои стихи,Которым дорог я, как поле и как плоть,Как дождик, что весной взрыхляет зеленя.Они бы вилами пришли вас заколотьЗа каждый крик ваш, брошенный в меня.Бедные, бедные крестьяне!Вы, наверно, стали некрасивыми,Так же боитесь Бога и болотных недр.О, если б вы понимали,Что сын ваш в РоссииСамый лучший поэт!Вы ль за жизнь его сердцем не индевели,Когда босые ноги он в лужах осенних макал?А теперь он ходит в цилиндреИ лакированных башмаках.Но живет в нем задор прежней вправкиДеревенского озорника.Каждой корове с вывески мясной лавкиОн кланяется издалека.И, встречаясь с извозчиками на площади,Вспоминая запах навоза с родных полей,Он готов нести хвост каждой лошади,Как венчального платья шлейф.Я люблю родину.Я очень люблю родину!Хоть есть в ней грусти ивовая ржавь.Приятны мне свиней испачканные мордыИ в тишине ночной звенящий голос жаб.Я нежно болен вспоминаньем детства,Апрельских вечеров мне снится хмарь и сырь.Как будто бы на корточки погретьсяПрисел наш клен перед костром зари.О, сколько я на нем яиц из гнезд вороньих,Карабкаясь по сучьям, воровал!Все тот же ль он теперь, с верхушкою зеленой?По-прежнему ль крепка его кора?А ты, любимый,Верный пегий пес?!От старости ты стал визглив и слепИ бродишь по двору, влача обвисший хвост,Забыв чутьем, где двери и где хлев.О, как мне дороги все те проказы,Когда, у матери стянув краюху хлеба,Кусали мы с тобой ее по разу,Ни капельки друг другом не погребав^*.Я все такой же.Сердцем я все такой же.Как васильки во ржи, цветут в лице глаза.Стеля стихов злаченые рогожи,Мне хочется вам нежное сказать.Спокойной ночи!Всем вам спокойной ночи!Отзвенела по траве сумерок зари коса…Мне сегодня хочется оченьИз окошка луну обоссать.Синий свет, свет такой синий!В эту синь даже умереть не жаль.Ну так что ж, что кажусь я циником,Прицепившим к заднице фонарь!Старый, добрый, заезженный Пегас,Мне ль нужна твоя мягкая рысь?Я пришел, как суровый мастер,Воспеть и прославить крыс.Башка моя, словно август,Льется бурливых волос вином.Я хочу быть желтым парусомВ ту страну, куда мы плывем.

Ноябрь 1920

Возвращение на родину^*

Я посетил родимые места,Ту сельщину,Где жил мальчишкой,Где каланчой с березовою вышкойВзметнулась колокольня без креста.Как много изменилось там,В их бедном неприглядном быте.Какое множество открытийЗа мною следовало по пятам.Отцовский домНе мог я распознать;Приметный клен уж под окном не машет,И на крылечке не сидит уж мать,Кормя цыплят крупитчатою кашей.Стара, должно быть, стала…Да, стара.Я с грустью озираюсь на окрестность:Какая незнакомая мне местность:Одна, как прежняя, белеется гора,Да у горыВысокий серый камень.Здесь кладбище!Подгнившие кресты,Как будто в рукопашной мертвецы,Застыли с распростертыми руками.По тропке, опершись на подожок,Идет старик, сметая пыль с бурьяна.«Прохожий!Укажи, дружок,Где тут живет Есенина Татьяна^*?»«Татьяна… Гм…Да вон за той избой.А ты ей что?Сродни?Аль, может, сын пропащий?»«Да, сын.Но что, старик, с тобой?Скажи мне,Отчего ты так глядишь скорбяще?»«Добро, мой внук,Добро, что не узнал ты деда^*!..»«Ах, дедушка, ужели это ты?»И полилась печальная беседаСлезами теплыми на пыльные цветы. «Тебе, пожалуй, скоро будет тридцать…А мне уж девяносто…Скоро в гроб.Давно пора бы было воротиться»,—Он говорит, а сам все морщит лоб.«Да!.. Время!..Ты не коммунист?»«Нет!..»«А сестры стали комсомолки.Такая гадость! Просто удавись!Вчера иконы выбросили с полки,На церкви комиссар снял крест.Теперь и Богу негде помолиться.Уж я хожу украдкой нынче в лес,Молюсь осинам…Может, пригодится…Пойдем домой —Ты все увидишь сам».И мы идем, топча межой кукольни^*.Я улыбаюсь пашням и лесам,А дед с тоской глядит на колокольню. «Здорово, мать! Здорово!» —И я опять тяну к глазам платок.Тут разрыдаться может и корова,Глядя на этот бедный уголок.На стенке календарный Ленин.Здесь жизнь сестер^*,Сестер, а не моя,—Но все ж готов упасть я на колени,Увидев вас, любимые края.Пришли соседи…Женщина с ребенком.Уже никто меня не узнает.По-байроновски наша собачонка^*Меня встречала с лаем у ворот.Ах, милый край!Не тот ты стал,Не тот.Да уж и я, конечно, стал не прежний.Чем мать и дед грустней и безнадежней,Тем веселей сестры смеется рот.Конечно, мне и Ленин не икона,Я знаю мир…Люблю мою семью…Но отчего-то все-таки с поклономСажусь на деревянную скамью.«Ну, говори, сестра!»И вот сестра разводит,Раскрыв, как Библию, пузатый «Капитал»,О Марксе,Энгельсе…Ни при какой погодеЯ этих книг, конечно, не читал.И мне смешно,Как шустрая девчонкаМеня во всем за шиворот берет… По-байроновски наша собачонкаМеня встречала с лаем у ворот.

1 июня 1924

Русь советская^*

А. Сахарову^*

Тот

ураган прошел. Нас мало уцелело.На перекличке дружбы многих нет.Я вновь вернулся в край^* осиротелый,В котором не был восемь лет.Кого позвать мне? С кем мне поделитьсяТой грустной радостью, что я остался жив?Здесь даже мельница — бревенчатая птицаС крылом единственным — стоит, глаза смежив.Я никому здесь не знаком,А те, что помнили, давно забыли.И там, где был когда-то отчий дом,Теперь лежит зола да слой дорожной пыли.А жизнь кипит.Вокруг меня снуютИ старые и молодые лица.Но некому мне шляпой поклониться,Ни в чьих глазах не нахожу приют.И в голове моей проходят роем думы:Что родина?Ужели это сны?Ведь я почти для всех здесь пилигрим угрюмыйБог весть с какой далекой стороны.И это я!Я, гражданин села,Которое лишь тем и будет знаменито,Что здесь когда-то баба родилаРоссийского скандального пиита.Но голос мысли сердцу говорит:«Опомнись! Чем же ты обижен?Ведь это только новый свет горитДругого поколения у хижин.Уже ты стал немного отцветать,Другие юноши поют другие песни.Они, пожалуй, будут интересней —Уж не село, а вся земля им мать».Ах, родина, какой я стал смешной!На щеки впалые летит сухой румянец.Язык сограждан стал мне как чужой,В своей стране я словно иностранец.Вот вижу я:Воскресные сельчанеУ волости^*, как в церковь, собрались.Корявыми немытыми речамиОни свою обсуживают «жись».Уж вечер. Жидкой позолотойЗакат обрызгал серые поля.И ноги босые, как телки под ворота,Уткнули по канавам тополя.Хромой красноармеец с ликом сонным,В воспоминаниях морщиня лоб,Рассказывает важно о Буденном,О том, как красные отбили Перекоп.«Уж мы его — и этак и раз-этак,—Буржуя энтого… которого… в Крыму…»И клены морщатся ушами длинных веток,И бабы охают в немую полутьму.С горы идет крестьянский комсомол,И под гармонику, наяривая рьяно,Поют агитки Бедного Демьяна,Веселым криком оглашая дол.Вот так страна!Какого ж я рожнаОрал в стихах, что я с народом дружен?Моя поэзия здесь больше не нужна,Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен.Ну что ж!Прости, родной приют.Чем сослужил тебе — и тем уж я доволен.Пускай меня сегодня не поют —Я пел тогда, когда был край мой болен.Приемлю все,Как есть все принимаю.Готов идти по выбитым следам,Отдам всю душу октябрю и маю,Но только лиры милой не отдам.Я не отдам ее в чужие руки,—Ни матери, ни другу, ни жене.Лишь только мне она свои вверяла звукиИ песни нежные лишь только пела мне.Цветите, юные, и здоровейте телом!У вас иная жизнь. У вас другой напев.А я пойду один к неведомым пределам,Душой бунтующей навеки присмирев.Но и тогда,Когда на всей планетеПройдет вражда племен,Исчезнет ложь и грусть,—Я буду воспеватьВсем существом в поэтеШестую часть землиС названьем кратким «Русь».

1924

Русь бесприютная^*

Товарищи, сегодня в горе я,Проснулась больВ угасшем скандалисте!Мне вспомниласьПечальная история —История об Оливере Твисте.Мы все по-разномуСудьбой своей оплаканы.Кто крепость знал,Кому Сибирь знакома.Знать, потому теперьПопы и дьяконыО здравьи молятсяВсех членов Совнаркома.И потому крестьянинС водки штофа,Рассказывая сродникам своим,Глядит на Маркса,Как на Саваофа,Пуская ЛенинуВ глаза табачный дым.Ирония судьбы!Мы все острощены^*.Над старым твердоВставлен крепкий кол.Но все ж у насМонашеские общиныС «аминем» ставятКаждый протокол.И говорят,Забыв о днях опасных:«Уж как мы их…Не в пух, а прямо в прах…Пятнадцать штук я самЗарезал красных,Да столько ж каждый,Всякий наш монах».Россия-мать!Прости меня,Прости!Но эту дикость, подлую и злую,Я на своем недлительном путиНе приголублюИ не поцелую.У них жилища есть,У них есть хлеб,Они с молитвамиИ благостны и сыты.Но есть на этойГорестной земле,Что всеми добрымиИ злыми позабыты.Мальчишки лет семи-восьмиСнуют средь штатов без призора,Бестелыми корявыми костьмиОни нам знакТяжелого укора.Товарищи, сегодня в горе я,Проснулась боль в угасшем скандалисте.Мне вспомниласьПечальная история —История об Оливере Твисте^*.Я тоже росНесчастный и худой,Средь жидких,Тягостных рассветов.Но если б встали всеМальчишки чередой,То были б тысячиПрекраснейших поэтов.В них Пушкин,Лермонтов,Кольцов,И наш Некрасов в них,В них я,В них даже Троцкий,Ленин и Бухарин.Не потому ль мой грустьюВеет стих,Глядя на ихНевымытые хари.Я знаю будущее…Это их…Их календарь…И вся земная слава.Не потому льМой горький, буйный стихДля всех других —Как смертная отрава.Я только им пою,Ночующим в котлах,Пою для них,Кто спит порой в сортире.О, пусть ониХотя б прочтут в стихах,Что есть за нихОбиженные в мире.

1924

Русь уходящая^*

Мы многое еще не сознаем,Питомцы ленинской победы,И песни новыеПо-старому поем,Как нас учили бабушки и деды.Друзья! Друзья!Какой раскол в стране,Какая грусть в кипении веселом!Знать, оттого так хочется и мне,Задрав штаны,Бежать за комсомолом.Я уходящих в грусти не виню,Ну, где же старикамЗа юношами гнаться?Они несжатой рожью на корнюОстались догнивать и осыпаться.И я, я сам —Не молодой, не старый,Для времени навозом обречен.Не потому ль кабацкий звон гитарыМне навевает сладкий сон?Гитара милая,Звени, звени!Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,Чтоб я забыл отравленные дни,Не знавшие ни ласки, ни покоя.Советскую я власть виню,И потому я на нее в обиде,Что юность светлую моюВ борьбе других я не увидел.Что видел я?Я видел только бойДа вместо песенСлышал канонаду.Не потому ли с желтой головойЯ по планете бегал до упаду?Но все ж я счастлив.В сонме бурьНеповторимые я вынес впечатленья.Вихрь нарядил мою судьбуВ золототканое цветенье.Я человек не новый!Что скрывать?Остался в прошлом я одной ногою,Стремясь догнать стальную рать,Скольжу и падаю другою.Но есть иные люди^*.ТеЕще несчастней и забытей,Они, как отрубь в решете,Средь непонятных им событий.Я знаю ихИ подсмотрел:Глаза печальнее коровьих.Средь человечьих мирных дел,Как пруд, заплесневела кровь их.Кто бросит камень в этот пруд?Не троньте!Будет запах смрада.Они в самих себе умрут,Истлеют падью листопада.А есть другие люди,Те, что верят,Что тянут в будущее робкий взгляд.Почесывая зад и перед,Они о новой жизни говорят.Я слушаю. Я в памяти смотрю,О чем крестьянская судачит оголь:«С Советской властью жить нам по нутрю…Теперь бы ситцу… Да гвоздей немного…»Как мало надо этим брадачам,Чья жизнь в сплошномКартофеле и хлебе.Чего же я ругаюсь по ночамНа неудачный горький жребий?Я тем завидую,Кто жизнь провел в бою,Кто защищал великую идею.А я, сгубивший молодость свою,Воспоминаний даже не имею.Какой скандал!Какой большой скандал!Я очутился в узком промежутке.Ведь я мог датьНе то, что дал,Что мне давалось ради шутки.Гитара милая,Звени, звени!Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,Чтоб я забыл отравленные дни,Не знавшие ни ласки, ни покоя.Я знаю, грусть не утопить в вине,Не вылечить душиПустыней и отколом.Знать, оттого так хочется и мне,Задрав штаны,Бежать за комсомолом.