Том 2. Сумерки духа
Шрифт:
– Обещал к нам редко ездить?
– Да… Рая, почему ты смеешься? Ты сердишься? Ведь я ничего не знала… О, как ты опять больно жмешь меня!
– Глупенькая! Чего ты боишься? Теперь все будет хорошо. Ведь ты веришь мне?
Они так, обнявшись, и встали с дивана. Раиса была чуть-чуть выше ростом и худощавее.
Оля, розовая и беленькая, казалась ребенком около Раисы, с ее ласковым и злым выражением узкого, желтовато-бледного лица.
– Как тебя не любить? – продолжала Раиса. – Ты видишь себя часто в зеркале? Ты знаешь ли, какая ты хорошенькая? Он именно такую должен любить, беленькую, пухленькую. – И она
Ольга отбивалась и тоже смеялась, но как-то невесело. Ей хотелось, чтобы подруга поскорее ушла. Она добрая, хорошая, красавица, Оля ей благодарна от всей души… Но как-то хотелось, чтобы теперь она ушла.
– Мне пора, душенька, – проговорила Раиса, торопливо схватив перчатки.
– Пиши мне обо всем, да? А я заеду, когда можно. Но ты непременно пиши, и если даже он опять непонятно, про отражения, скажет… я все пойму. А кто это кашляет, бабушка его?
– Да. Хочешь посмотреть? Бедная старушка.
– Нет, не надо. Я боюсь старых. Особенно когда они такие… без сознания. А ты не боишься?
– Я привыкла.
Раиса опять крепко поцеловала Ольгу, они направились к двери. Ян машинально отодвинулся в темный угол, за вешалку. Он так был убит всем слышанным, что даже не мучился мыслью, что он это подслушал. Он и понял мало, и думать не мог, он только хотел, чтобы его не заметили теперь.
Через несколько минут Ян шел пешком по направлению к Крестовскому. Было очень холодно. Мороз жег уши и лицо. Но Ян не замечал. Он уже думал, хотя мысли его были несложны. На Ольге мысли не останавливались. Он думал только, что та, другая, непонятная девушка, чуждая и удивительная, которую он привык считать иным существом, почти не живым, как отражение в зеркале, она захотела знать, любит ли он Ольгу. Ей нужно было знать, он это чувствовал.
Раиса несколько раз была с Яном в больнице у его сестры. Мисс Вудли ждала в карете, внутренно удивляясь своеволию и храбрости Раисы, которая одна решается идти в столь неприличное для девушки место.
Вера в первый раз сдерживалась и поглядывала на незнакомую барышню искоса, но скоро освоилась и перестала ее замечать. Раиса молчала и слушала. А кругом шумела, пела, стонала и толкалась тесная толпа женщин в серых капотах.
В одно из воскресений Раиса заехала за Яном.
– Вы меня только довезите, – проговорил Ян, усаживаясь в карету против Раисы и мисс Вудли. – Сестре хуже. Мне и самому тяжело.
– Нет, я пойду с вами, – угрюмо сказала Раиса. – Тяжело… Какой вздор! Я хочу к ней.
– Раиса Михайловна, – робко вымолвил Ян. – Скажите мне, я никак не могу понять: зачем вам Вера? Зачем вы к ней ездите?
Тень пробежала по лицу Раисы. Она хотела что-то сказать, но сдержалась. И через минуту проговорила просто:
– Я там учусь.
Ян не посмел спросить объяснения.
Они подъехали к запертым воротам больницы.
В приемной, среди однообразного гула голосов, среди удушливого, теплого, кислого запаха, Яну и Раисе пришлось ждать долго. Ян опять обратился к сиделке с лицом деревянным и ожесточенным, прося вызвать Веру Зыбину.
– Вера Зыбина? Да она никак на буйном. А может, и вышла. Чего-то она больная:
Ян хотел попросить узнать точнее, но в эту минуту вошла Вера.
Она не казалась больной и слабой. Напротив, походка у нее была твердая, решительная, движения живые. Худеть и темнеть она все равно больше не могла. Но Ян сейчас же заметил, что она возбуждена свыше меры. Голову она держала высоко, надменно, лицо было серьезно и так необычно, что Раиса невольно подвинулась к Яну и сказала ему тихо:
– Что у нее в глазах? Это не безумие… Я не могу понять, но чувствую.
Вера подошла к Яну так же твердо, почти спокойно, поцеловала его, протянула руку Раисе и в первый раз не спросила брата: «Ты за мной?»
Она уселась на скамейку с ногами, как всегда, и завернулась в свой тонкий коричневый платок.
– Мне говорили, что ты больна, – произнес Ян, и голос его дрожал.
– Кто тебе говорил? – сказал она быстро. – Это вздор. Я совершенно здорова. Разве ты не видишь, что я здорова? А как я много ем! Я ужасно много ем. Тебе вздор говорили. Я совсем не больна. Я только поняла.
– Поняла? Что?
– Да все решительно. Ты послушай меня, – вдруг заговорила она горячо и часто, сразу бросив сдержанный тон и всем телом повернувшись к Яну. Глаза, большие, быстрые, окруженные темной синевой, смотрели прямо в его глаза. – Ты слушай меня. Это очень просто. Я все поняла. Теперь мне никто ничего не сделает, я в огне не сгорю, в воде не утону. Я все просилась отсюда, это глупо. Никто не поможет, если зеркало не разбилось, не потускнело.
– Какое зеркало?
– Твое, мое, всякое… Вот, представь себе: длинный-предлинный ряд зеркал: все разные, кривые, косые, ясные, мутные, маленькие, большие… И все в одну сторону обращены. А напротив – Дух. Не знаю какой – только великий Дух. И он в этих зеркалах отражается. Каждое зеркало, как умеет, его отражает. Потом раз-два, момент жизни кончен, зеркало затуманилось, разбилось, и Дух не отражается. Мы говорим – исчез. Неправда: есть! Только мы не видим, потому что не отражается. Зеркала разные бывают, вогнутые, выгнутые… а Дух один. Понял меня? Ничего больше нет… Чего они теснятся? Сами отражения, кругом отражения, и выйти из них, из отражений, нельзя, пока зеркало не разбилось…
Ян слушал бред сестры и все ниже опускал голову. Раиса была бледнее обыкновенного, губы ее улыбались. Вера говорила без перерыва, потом вдруг умолкла, точно у нее в горле что-то перервалось и захватило дыхание. Ян испугался было, но она встала спокойно.
– Теперь ступайте, – сказала она почти шепотом. – Мне следует быть одной.
Ян растерянно поднялся.
– Ну, будь здорова. Я бабушку за тебя поцелую.
– Зачем? Ну все равно, как хочешь. Прощай. Я буду здорова, не беспокойся. Мне теперь ничего не сделается. Прощай.
Она пошла вон и не обернулась. Ян и Раиса тоже двинулись к выходу в коридор, темноватый, шумящий и зыбкий. У самых дверей им переступила дорогу довольно пожилая больная, в серой одежде, похожая на худую, старую утку.
– Послушайте, послушайте, вы свою больную берете? Сделайте распоряжение, чтобы никого не пускали на ее место, кроме меня. У нее место под окном, я добьюсь своего! Такая теснота! А тут подоконницы не уходят, не умирают, ничего! Уж добьюсь я, погодите!
Сиделка отвела навязчивую даму, и она скрылась в серой толпе.