Том 21. Жизнь Клима Самгина. Часть 3
Шрифт:
— Здесь, в этом!
— Не выпускать никого!
Вагон осторожно дернуло, брякнули сцепления, Крэйтон приподнял занавеску окна; деревья за окном шевелились, точно стирая тьму со стекла, мутно проплыло пятно просеки, точно дорога к свету.
— Что же — нас взяли в плен? — грубо спросил Крэйтон. — Мы — едем!
Да, поезд шел почти с обычной скоростью, а в коридоре топали шаги многих людей. Самгин поднял занавеску, а Крэйтон, спрятав руку с револьвером за спину, быстро открыл дверь
— Что происходит?
Против двери стоял кондуктор со стеариновой свечою в руке, высокий и толстый человек с белыми усами, два солдата с винтовками и еще несколько человек, невидимых в темноте.
— Почтовый вагон ограбили, — сказал кондуктор, держа свечку на высоте своего лица и улыбаясь. — Вот отсюда затормозили поезд, вот видите — пломба сорвана с тормоза…
— Сколько ж их было? — густым басом спросил толстый человек.
— Говорят — четверо.
— Кто говорит?
— Товарищ.
— Какой — товарищ, чей?
— Наш, из бригады.
— Везде — товарищи!
Женский голос напряженно крикнул:
— Сколько же, сколько убитых? Ей сердито ответили:
— Убитых нет!
— Вы скрываете! Они стреляли.
— Солдату из охраны руку прострелили, только и всего, — сказал кондуктор. Он все улыбался, его бритое солдатское лицо как будто таяло на огне свечи. — Я одного видел, — поезд остановился, я спрыгнул на путь, а он идет, в шляпе. Что такое? А он кричит: «Гаси фонарь, застрелю», и — бац в фонарь! Ну, тут я упал…
— Четверо? — проворчал Крэйтон над ухом Самгина. — Храбрые ребята.
А Самгин подумал:
«Какое презрение надобно иметь к людям, чтобы вчетвером нападать на целый поезд».
Он все время вспоминал Инокова, не думая о нем, а просто видя его рядом с Любашей, рядом с собою, в поле, когда развалилась казарма, рядом с Елизаветой Спивак.
«Писал стихи».
Он слышал, что кто-то шепчет:
— Обратите внимание: у господина в очках — револьвер.
Самгин, с невольной быстротой, бросил револьвер на диван, а шопот вызвал громкий ответ:
— Ну, что ж такое? Револьвер и у меня есть, да, наверное, и у многих. А вот что убитых нет, это подозрительно! Это, знаете…
— Да, странно…
— При наличии солдат…
— Солдат — не филин, он тоже ночью спит. А у них — бомба. Руки вверх, и — больше никаких. — уныло проговорил один из солдат.
— Все-таки надо было стрелять!
— Подняв руки вверх? Бросьте, господин. Мы по начальству отвечать будем, а вы нам — человек неизвестный.
— Он говорит верно, — сказал Крэйтон.
На Самгина эти голоса людей, невидимых во тьме, действовали, как тяжелое сновидение.
«Инокова, конечно, поймают…»
Он был недоволен собою, ему казалось, что
«Иноков не мог бы причинить мне вреда», — упрекнул он себя. Но тут возник вопрос: «А что я мог бы сделать?»
И Самгин вошел в купе, решив не думать на эту тему, прислушиваясь к оживленной беседе в коридоре.
— В десять минут обработали!
— В семь.
— Вы считали?
— Солдат говорил дерзко, — это не подобает солдату. Я сам — военный.
— Кондуктор, — почему нет огня?
— Провода порваны, ваше благородие. Вошел Крэйтон, сел на диван и сказал, покачивая головою:
— Ваши соотечественники — фаталисты. Самгин промолчал, оправляя постель, — в коридоре бас высокого человека умиротворенно произнес:
— Что ж, господа: возблагодарим бога за то, что остались живы, здоровы…
— Скоро Уфа.
Зевнув, заговорил Крэйтон:
— Вы напрасно бросаете револьвер так. Автоматические револьверы требуют осторожности.
— Я бросил на мягкое, — сердито отозвался Самгин, лег и задумался о презрении некоторых людей ко всем остальным. Например — Иноков. Что ему право, мораль и все, чем живет большинство, что внушается человеку государством, культурой? «Классовое государство ремонтирует старый дом гнилым деревом», — вдруг вспомнил он слова Степана Кутузова. Это было неприятно вспомнить, так же как удачную фразу противника в гражданском процессе. В коридоре всё еще беседовали, бас внушительно доказывал:
— Вы же видите: Дума не в силах умиротворить страну. Нам нужна диктатура, надо, чтоб кто-нибудь из великих князей…
— Вы дайте нам маленьких, да умных!
— Господа! Все так переволновались, а мы мешаем спать.
— Очень умно сказано, — проворчал Крэйтон и закрыл купе.
Самгин уснул и был разбужен бешеными криками Крэйтона:
— Вы не имете права сдерживать меня, — кричал он, не только не заботясь о правильности языка, но даже как бы нарочно подчеркивая искажения слов; в двери купе стоял, точно врубленный, молодой жандарм и говорил:
— Не приказано.
— Но я должен давать несколько телеграмм — понимаете?
— Никого не приказано выпускать, — и обратился к Самгину: — Объясните им: поезд остановлен за семафором, вокзал — дальше.
— Вы слышите? Не позволяют давать телеграмм! Я — бежал, скочил, может быть, ломал ногу, они меня схватали, тащили здесь — заткнули дверь этим!
Размахивая шляпой, он указал ею на жандарма; лицо у него было серое, на висках выступил пот, челюсть тряслась и глаза, налитые кровью, гневно блестели. Он сидел на постели в неудобной позе, вытянув одну ногу, упираясь другою в пол, и рычал: