Том 23. Статьи 1895-1906
Шрифт:
На арене борьбы за правду и добро
В недалёком прошлом так называлась пресса.
Борьба за правду и добро считалась её назначением, она высоко держала знамя с благородным девизом, начертанным на нём, и если порой впадала иногда в ошибки, то они не ставились публикой в фальшь ей, прессе, группе людей, расходовавших для общества действительно горячую кровь сердца и неподдельный сок нервов.
К её голосу прислушивались внимательно и серьёзно, а не скептически улыбаясь, как прислушиваются теперь.
Теперь слушают искусственно подогретое слово обличения и думают про себя: «Ладно! Распинайся. Вижу я, что и ты тоже прежде всего — есть хочешь!..»
И
Он так же жаден, туподушен и бессовестно откровенен в своих поползновениях за «куском», как и его читатель.
Грустно отмечать факты, подтверждающие столь мрачный взгляд на дело, но это наша обязанность.
Минул век богатырей, И смешались шашки; И полезли из щелей Мошки да букашки…Они полезли — и вот ныне откровенно действуют в прессе.
Без веры во что-либо, без бога и совести, без определённого взгляда на дело жизни, — им всё равно, о чём ни писать, лишь бы выходило хлёстко, лишь бы понравиться улице и, поставив её симпатии на вид своего хозяина-издателя, получить с него побольше гонорара…
Полные всякого злопыхательства и отчасти не умея излить его на явления жизни, действительно заслуживающие осуждения, отчасти из трусости не делая этого, — они или пробавляются по мелочам, или «подсиживают» своего брата-газетчика.
Зачем это нужно?
Должно быть, всё для того же, чтоб понравиться хозяину, или для того, чтоб по поручению хозяина подмарать репутацию другой газеты в надежде, что этим поднимется реноме своей и увеличится подписка на неё.
Расчётец пошленький и с действительными целями прессы ничего общего не имеющий.
Но ничем иным не объяснишь целей такой полемики, как, например, полемика газеты «Дальний Восток» с собратом по оружию «Владивостоком».
Хозяйки жалуются на дороговизну лука, обвиняя именно в этом манз, а между тем, оказывается, лук большими партиями скупается репортёрами газеты «Владивосток» для натирания глаз на случай сообщения каких-либо сенсационно печальных известий… По мнению почтенной редакции «Владивостока», крокодилы — идеал отзывчивости к несчастиям потому только, что, хватая свои жертвы, плачут горькими слезами. По мнению той же редакции, репортёр, искренно сочувствуя человеческому горю, передавая известие, обязан о крестинах в семье статского советника выразить на своей физиономии торжественно величавое настроение, а о каком-либо трагическом происшествии — непременно кричать: «Караул! Ратуйте, кто в бога вируе!..»
Обыватель читает и смеётся:
— Ловко отщёлкал, шельма!
Действительно смешно, чёрт возьми!
Ведь как зло написано-то, а?
Но… зачем это нужно было писать?
Ведь тут нет ни одного порядочного звука.
Ведь так писать — значит сводить благородную роль прессы к роли уличной фиглярки, значит таскать её по рыночной грязи, истязать и увечить её.
Ведь такие писания ставят прессу в какие-то фамильярные отношения к обывателю, смакующему всякую непорядочность как вкусное и лакомое блюдо, раз непорядочность и пошлость облечена в мало-мальски остроумную и злую форму. Зачем нужно прессу, которая должна быть бичом обывательской совести, благородным колоколом, вещающим только правду, делать подлой погремушкой на потеху уличной толпы?
Зачем это грошовое, бесцельное остроумие, эта злоба между двумя борцами на одном поле и за один и тот же идеал — за культуру духа?
И однако же такие выходки чуть ли не обыденное явление в нашей прессе.
В ней нечего больше делать мошкам и букашкам с их мизерным умственным цензом при полном отсутствии порядочности в растленных душах.
И, изощряясь в подсиживании «собратов по перу» за невольные оговорки, опечатки и прочие не менее важные отступления от серьёзных задач прессы, — они вносят в газетное дело своеобразную ноту какого-то голодного стона и рычаний да подленького торжества над чем-то только им и понятным.
Их остроумие — тупо, их негодование — поддельно.
Их умное слово — украдено, вся их деятельность — не только пуста и бессодержательна, но и прямо вредна.
Ибо у них нет ни во что «доброй веры». Они полны животного, тупого скептицизма и все явления жизни не могут оценить иначе, как с точки зрения количества строк и гонорара.
Нигде и ничем не выражается и не подчёркивается так ясно моральный крах и измельчание жизни, как в прессе, на арене борьбы за правду и добро и деятельности гаденьких мошек и букашек, приютившихся в ней.
Несколько тёплых слов
Все знают, каково положение учителей и учительниц у нас в деревне.
Вдали от культурного мира и его интересов, без книг и возможности следить за ростом интеллигентной мысли, во тьме невежества, окружённые полудикой массой, получая грошовое содержание, не допивая, не доедая, подвергаясь гонениям и насмешкам со стороны разной «деревенской силы» вроде кулаков и т. д., скромные труженики на благотворной ниве просвещения упорно бросают зёрна знании в грубую, нераспаханную почву, проросшую суеверием и предубеждением к «науке»; работают, тратят долгими годами кровь сердца и сок нервов и умирают, истощённые трудом, умирают скромно, как и жили, никому не известные, никем не оплаканные и ничем не вознаграждённые за свой великий труд, перерождающий почву.
Тут нет преувеличения — пигмеи, совершающие на русской земле колоссальное дело просвещения, стоят именно в таких нищенских, в таких трудных условиях, и где и в чём черпают они силу жить и работать — то тайна их простых сердец.
В наше худосочное, скептическое время, среди всеобщей моральной нищеты, среди шатания мысли и смятения духа даже у передовых представителей культуры, — в наше бедное подвигами время — тем ценнее и поучительнее гигантская работа этих маленьких, незаметных людей, неустанно, не щадя своих юных сил, перерождающих нашу массу, бросающих в подавившую её тьму искорки знания.
Да здравствуют маленькие — когда нет больших героев!
А теперь посмотрим на те условия, среди которых подготовляются к своей плодотворной деятельности эти маленькие герои.
В земской школе сельских учительниц не так давно весь четвёртый класс отказался есть хлеб, поданный к обеду.
Это были плохо пропечённые, полусырые, влажные куски какой-то чёрной массы, в которой вязли зубы и которая ложилась в желудке камнем.
Слух об этом отказе школьниц от такого корма, — несомненно, портившего желудки, которым в будущем предстоит немало хронических и периодических голодовок, — дошёл до сведения управы, и она 5 июня откомандировала одного их своих членов, господина В., произвести нечто вроде ревизии порядков школы. Но туторы, педеля и всякое другое начальство школы, очевидно, предупреждённое о надвигающейся опасности, моментально заменили уже поданные на столы куски хлеба иными, оказавшимися более доброкачественными, а те, что уже были предназначены для питания учениц, — живо были побросаны на печь и там скрыты от глаз господина В. разными тряпками и другой рухлядью.