Том 27. Таита (Тайна института)
Шрифт:
— Довольно, Наташа, довольно. Лучше будем думать, как бы вечер провести поинтереснее, — остановила девушку Золотая Рыбка.
— Давайте вызывать духов, — неуверенно прозвучал голос Браун.
— Ну конечно, ты Надсона
— Mesdames, увольте, — вступилась в разговор Ника, — не верю я что-то в эти общения с духами.
— Как не веришь? Ведь об этом целые тома написаны! — возмутилась бледненькая Невеста.
— Ну, как хотите, а я все-таки не верю.
— Деревня-матушка!
— Не деревня, а Маньчжурия дикая. Вот что!
— Ха-ха-ха!
— Оккультизм, вызывание духов — грех и ересь, — твердо решает Капочка.
— Молчи уж ты, святоша.
— Милая моя Камилавочка, — насмешливо-ласково говорит Золотая Рыбка, обнимая растрепанную голову Малиновской, — и нужно же было госпоже Судьбе подшутить над тобою злую шутку. Тебе следовало бы родиться мальчиком, чтобы потом сделаться священником.
— И мы бы ходили к тебе на исповедь. А ты бы варварски терзала нас за ересь и грехи, — подхватив, продолжала под общий смех Але ко.
— Не смейтесь, mesdames, не надо. Это так прекрасно молиться заодно со всеми верующими, иметь возможность утешать их, спасать их души. О, как это хорошо!
Капочка оживленными глазами обвела лица всех окружающих ее девушек. И спустя минуту она с внезапным воодушевлением подхватила снова:
— Ведь есть же женщины-адвокаты, женщины-профессора, врачи. Почему бы и не быть женщинам — священникам?
— Mesdames, вставайте скорее: Ханжа на горизонте! — пулей влетая в дортуар, крикнула Зина Алферова.
— Господи, от Скифки избавились на недельку, так Ханжа таскается по пятам за нами! — вздыхает Шарадзе.
— Fi donc! Какое выражение! — пожимает плечами Лулу Савикова.
Уж молчи, пожалуйста. До выражений ли тут! — огрызается Тамара.
— Итак, вечером в клубе, когда все утихнет. Да? Согласны?
— Согласны. Конечно, согласны…
— Месдамочки, а кто из нас понесет Таиточке приданое?
— Я!
— Я!
— И я!
— Всем нельзя. Пусть самые близкие родственники идут, — командует Ника, — мать, отец, дедушка и бабушка.
— Дорогая моя, а можно и мне, как одной из теток? — робко осведомляется Зина Алферова.
— Тогда и все тетки, если одна, — заявляют остальные.
— Тише, mesdames, тише. «Она» уже здесь.
Тихо и неслышно, как-то бочком, вползает в дортуар инспектриса.
— Опять шум, опять крики! Недурное времяпрепровождение для благовоспитанных барышень.
— Но ведь нынче еще рождественские праздники, — поднимается чей-то протестующий голос.
— Так, по-вашему, надо на праздниках шуметь? Ведь это только у нетрезвых крестьян принято, — кривит губы Юлия Павловна.
Где-то сдержанно фыркают.
— У "нетрезвых крестьян". Ха-ха-ха. Она, конечно, хотела сказать — у пьяных мужиков. Лулушка, слышишь, Ханжа заразилась твоей комильфотностью, —
— Оставьте меня ради Бога в покое, — шепотом же злится Лулу.
Все наскоро одеваются и под конвоем инспектрисы, вместо отсутствующей Брунс, идут на молитву.
Снова вечер. Давно потушен свет в дортуаре. Отдежурив чужое дежурство, совсем разбитая, инспектриса идет к себе. С подобострастной улыбкой встречает ее седовласая Капитоша:
— Слава Богу, угомонились ваши «сорванцы», барышня. Уж и денек ныне выпал! — говорит она, расшнуровывая ботинки своей совсем размякшей от усталости шестидесятилетней барышне.
— Ах, Капитоша, дня не дождусь, когда вернется фрейлейн Брунс.
Капитоша с участием смотрит в пожелтевшее морщинистое лицо госпожи Гандуровой.
— А знаете ли, барышня, я должна вам кое-что сообщить.
— Что такое? — сразу подтянулась инспектриса.
— Да вы не волнуйтесь, ради Господа Бога, барышня. А только приметила я кое-что.
— Что приметили? Говорите скорее, Капитоша.
— Да неладное у нас творится что-то.
— Ну?
— Приметила я, что кажинный вечер барышни выпускные по очереди в сторожку наведываются.
— Вот-вот, и я сама раз это заметила. До утреннего звонка еще ходили. Ну, я узнала причину. Они обещали, что это не повторится больше. Неужели опять? — тоскливо срывается с поблекших уст Юлии Павловны.
— Вчера и третьего дня своими глазами видала, барышня. Вошли туда, пробыли минут десять и бегом обратно.
— А кто? Кто? Вы не заметили, нет? Наверное, Баян.
— И барышня Баян, и барышня Тольская, и Лихачева, и Тер-Дуярова, и Сокольская, и все.
— Ага, отлично.
Затем инспектриса снимает при помощи Капитоши свое форменное «мундирное» платье и облачается в пестрый турецкий капот и медленно, крадучись, выходит из комнаты.
В «клубе» нынче, в этот поздний январский вечер, происходит нечто совсем из ряда вон выходящее. На середину комнаты выдвинут небольшой столик, находящийся обыкновенно под одним из окон. Вокруг столика стоят принесенные из дортуара и умывальной комнаты табуреты. На них сидят Ника Баян, Тер-Дуярова, Тольская, Сокольская, Чернова, Веселовская, Алферова, Лихачева и Наташа Браун. Все лица внимательны и сосредоточенны. Только Ника и смугленькая Алеко не могут постичь всего значения торжественной минуты. Они то и дело хихикают, пересмеиваются, делают свои замечания Мари Веселовской. Наташа Браун пресерьезно уверила эту спокойную, уравновешенную девушку, что в глазах у Мари есть какая-то сила, что-то такое, чего не объяснишь словами, но что, бесспорно, имеет какое-то скрытое значение, что она — «медиум». Сидят девушки за столом уже около получаса, положив на край его пальцы таким образом, что конец мизинца одной прикасается к мизинцу соседки. Таким образом составлена непрерывная цепь. Вызывают «духов». В данный момент ждут появления духа поэта Надсона, по совету его ярой поклонницы Наташи Браун.