Том 3. Эфирный тракт
Шрифт:
— Да Пашку-то! Сестра у него — Липка! — кричала жена Настасья Семеновна. — Мать-то он в прошлом году из могилы раскапывал — волоса да кости нашел! Вспомнил теперь?
— А! — сказал Захар Васильевич. — Пашку? Филат бы громче звонил!..
День еще не кончился, а от туч потемнело, и начал реять легкий, редкий снег. Заунывно поскрипывала где-то ставня от местного дворового сквозняка, и Филат думал, что этой ставне тоже нехорошо живется.
Больше нигде Филата не ждали, и следовало
Филат подумал, что еще рано: ляжешь — не уснешь, и пошел на свалку.
Дом Игната Порфирыча стоял одиноко, как и в прошлый год. Только много дорожек к нему по снегу протоптано: то бродили нищие к обедне и к вечерне.
Филат остановился невдалеке: внутрь дома его не пустили бы нищие. Под снежной пеленою ясно вздувались кучи слободского добра, а за ними лежала угасшая смутная степь.
Вдалеке — в розвальнях, по следам старого степного тракта — ехал одинокий мужичок в свою деревню, и его заволакивала ранняя тьма. И Филат бы сел к нему в сани, доехал до дымной теплой деревни, поел бы щей и уснул на душных полатях, позабыв вчерашний день. Но мужичок уже скрылся далеко и видел свет в окне своей избы.
Филат заметил, что в доме кто-то хочет зажечь огонь и не может — наверно, деревянное масло все вышло, а керосина тогда нигде не продавали. Дверь дома отворилась, изнутри раздался гортанный гул беспокойных нищих, и вышел человек с пылавшей пламенем цигаркой. Это он закуривал и освечивал окно. Человек с трудом неволил больные ноги по снегу и припадал всем туловищем. Дойдя до Филата, он вздохнул и сказал:
— Человек, сбегай за хлебцем в слободу — я тебе дам шматок, — ноги не идут!
Филат оживел и помчался, а нищий присел на корточки, чтобы не мучить ног, и стал ждать его.
Когда Филат вернулся с хлебом, нищий позвал его в хату:
— Пойдем погреться. Я тебе ножиком хлеб поровней отрежу, что ж ты тут один стоишь!
В хате было темней, чем снаружи, и воняло ветхой одеждой, преюшей не нечистом теле. Филат никого не мог разглядеть — сидело и лежало на полу и на скамейке человек десять, и все говорили на разные голоса.
Нищие уличали друг друга в скрытности и считали, кто сколько сегодня добыл.
— Ты мне не рассказывай, шлюха, я сама видела, как она тебе пятак подавала!..
— А я сдачи дала четыре, плоскомордая квакалка!
— А вот и нет, уж не бреши, — женщина повернулась и ушла…
— Ах ты, рыжая рвота, да у меня ни одного пятака нету — вот поди сыщи!
— А зачем ты бублик жевала, сладкоежка? Вот пятака-то и нету, матушка!
— Молчи, вошь сырая! А то как цокну в пасть, так причастие и выйдет наружу!..
И одна женщина поднялась, судя по голосу, — молодая и здоровая. Но тут зычно треснул чей-то мужской голос:
— Эй вы, черти-судари, опять хлестаться? Уймись! Свету дождемся, тогда
— Это все Фимка, Михал Фролыч! Она меня сладкоежкой ругает, что я бублик за год съела! — жаловался тот же свежий голос.
— Фимка! — гудел Михаил Фролыч. — Не трожь Варю: она не сладкоежка: сходит на двор — не увезешь на тележке!
Нищие захохотали, как счастливые люди.
Филат стоял у порога и слушал голос того, кого Варя назвала Михаилом Фролычем. Но больше Михаил Фролыч ничего не говорил.
Вдруг у Филата вспыхнула вся душа, и он без памяти крикнул:
— Игнат Порфирыч!
Нищие сразу замолкли.
— Это что за новый опо́рошник явился? — спросил в тишине голос Михаила Фролыча.
— Миша, это я! — сказал Филат. — А где тут Игнат Порфирыч?
Миша подошел к Филату и засветил спичку:
— А, это ты, Филат? Какой Игнат Порфирыч?
Филат ослабел ногами и слышал работу огромного сердца в своем пустом теле. Он прислонился к стене и тихо сказал:
— А помните, мы жили тут втроем зимой?
— Ага, ты про Игнатия спрашиваешь? — вспомнил Миша. — Был такой, да куда-то заховался — со мной его нету.
— А живой он теперь? — покорно спросил Филат.
— Если не лег где-нибудь, то живой стоит. Что он за особенный?
Миша отвечал скупо на вопросы, и Филат начал стесняться спрашивать больше. Скоро Миша лег на пол в углу, подложил под голову локоть и задремал. Филат не знал, что ему делать, и жевал хлеб старого нищего.
— Ложись с нами, молодой человек! — пригласила Варя. — На дворе стыдь наступила. Прихлопни дверь — и ложись. Завтра опять нам ручкой прясть и лицом срамиться. Ох ты жизнь — мамкина дура…
Варя еще побранилась немного и затихла. Филат прилег боком около Миши и омертвел до белого утра.
Миша поднялся рано — прежде нищих. Но Филат уже не спал.
— Ты куда, Миша?
— Да ведь я по делу, Филат. Вчера пришел — ночевать негде, вот и стал на старом месте. А сегодня я далеко должен быть.
— А где? — спросил Филат.
— До Луневецка должен бы дойти. Там Игнат Порфирыч меня дожидается… Кадеты поперли насмерть — насилу допросился в губернии подмоги.
Миша внимательно запаковал сумку, запахнул шинель и сказал Филату:
— Ну, ты пойдешь, что ли? Игнат Порфирыч поминал тебя… Успеем ли их целыми застать — казаки всю степь забрали. Хоть бы отряд не застрял — в губернии обещали сегодня послать. Набрешут, идолы, — у самих крутовня идет…
Миша подошел к Филату, одернул на нем измятый пиджак и вспомнил:
— Вчерась я тебе ничего не хотел говорить: думаю, на что ты нам нужен. Да проснулся ночью, поглядел, как ты спишь, — и жалко тебя стало: пусть, думаю, идет — пропадает человек.
Оглядев место ночлега, чтобы ничего не забыть, Миша тронулся. Филат — за ним и забыл про дверь.