Том 3. Оказион
Шрифт:
— Этот винт от такой-то части, сделан в таком-то году.
— Вот так кум, исполать! — ввертывал спиток Ионин Миловзоров, — ты все знаешь.
Знал Иона действительно все, даже и то, чего совершенно никто не знал.
Так, живя около церкви Стефана Сурожского, объявил он в газетах, что на огороде его дома, как раз против окна его спальни, находится место, где великого князя Василия II-го Васильевича задавил медведь.
— Да, на этом самом месте медведь подавилвеликого
Бог его знает, на этом или где еще, по крайней мере, летописи в одном сходятся, что жил великий князь Василий II не в нашем городе, а в Костроме, где и принял лютую смерть от медведя.
Но и такая справка нисколько не смущала Иону: он уверял, что великий князь приезжал нарочно охотиться к нам.
— Знал, шельма, куда заехать, — подмигивал куму историк Миловзоров, — лучше здешней рябиновки не найдешь.
Все знал Иона и не только о прошлом и самом деберьном, а и грядущее не было от него скрыто.
В людях шли молва, будто свиток — столбец такой — отыскал Иона длины непомерной, обвился весь, как плащаницей, и носит на себе, двадцать лет читает, дочитать не может, а написано в том свитке, как нашему русскому царству быть.
И всей подлунной.
Ну, ручаться не могу, не видал, впрочем, раз засидевшись в Пассаже, трактир у нас такой громкий, был я свидетелем, как Иона, нагрузившись, хвастал каким-то столбцом необыкновенным, и при этом похлопывал и поглаживал себя.
Жизнь Ионы, хотя и необыкновенного человека, началась обыкновенным человеческим рождением в белом церковном доме, выходившем на огороды.
Окно было раскрыто, и крик протопопицы был слышен далеко, даже на бульваре. И опытные старожилы, вставая со скамеек и оглядываясь назад, говорили:
— Никак протопопица опять родит? Никак это седьмой будет?
— Пятый, — возражал осведомленный в делах семейных.
— Верно, пятый, — соглашались догадчики, — надо быть, мальчик.
— Бесхвостый будет, — отозвался шедший мимо пономарь Друшлак.
Первые дни Иона был здоровый и тихий мальчик. Ничем он не беспокоил, только очень прожорлив. И эта прожорливость с ростом развилась в нем до невозможности, и воровство сделалось его непременным делом. А чтобы не вводить в изъян родителя, стал он воровать у других.
Бит бывал нередко и жестоко. Но с летами исхитрился и достиг в этом деле замечательного проворства рук.
Мне помнится, он первый и произнес слово, теперь законнейшее, а тогда, как пугало: экспроприация. Раньше я что-то ни от кого не слыхивал.
Вообще же всякое хищение Иона отрицал.
— Воруют только от сытости, — говорил Иона, — и таких так мало, что, пожалуй, и не найдешь. А с голоду да взять то, что никому не нужно, это не воровство. А если кто привяжется: отдай назад! — ну, черт с тобой, бери, мне не жалко, только докажи, твое ли? А не умеешь доказать, пиши пропало. Этак, брат, всякий к чужой вещи примажется. А ведь я ее открыл, она — res nullius.
— Res nullius! — смачно выговаривал Иона.
Придя в возраст, поступил он, стараниями скорбного протопопа, в семинарию.
А в семинарии достиг Иона совершенства и успеха не столько в науках, которыми мало занимался, сколько в делах грабежных или, по-принятому, в операциях финансовых, ухитряясь перепродавать вещи на глазах у собственника. Оборотливость и ловкость его были так неуловимы, что однажды какому-то маменькину сынку продал он собственный его ременный кушак и получил деньги сполна.
А тот долго удивлялся, что есть на свете две вещи настолько похожие, что даже тут царапинка и та повторяется, ну все как две капли воды.
Потом, разумеется, обман открылся, но Иона успел уже пропить полученные деньги. И объяснил, что дураков даже в алтаре бьют.
— Если бы у тебя ум в голове был, так ты бы сундук лучше запирал, да чаще сам в него поглядывал. Голова бы не свалилась.
Наука давалась Ионе легко, и памятлив и горазд. Но за неудобоносимость и бесповедение он был исключен, не достигнув пятого класса, с отметкой:
«Не годится даже в псаломщики».
Представив отцу этот свой успешный аттестат, Иона беззастенчиво уверял протопопа, что, правда, не годится в псаломщики —
— Потому что горжусь в архиереи.
Скорбно тряс бородой протопоп.
А и в самом деле, по такому уму и извороту бесхвостому чем не архиерей?
— Кормить я тебя, мерзавец, даром не буду, — сказал, наконец, протопоп, — да и опозоришь ты мою седую голову. Завтра иду к предводителю Фантикову, он тебе даст место — хоть нужники чистить.
И через три дня определилось будущее направление будущей нашей достопримечательности: Иона вступил под вечные своды Дворянского благородного собрания.
За лестницей помещалась канцелярия.
Сам предводитель привел его туда, сопровождаемый протопопом.
— Служи, учись, через месяц получишь жалованье, — сказал предводитель и обращаясь к делопроизводителю, прибавил: — а ты, Митряй, гляди за ним в оба: парень-то больно остер.
— Слушаюсь, батюшка ваше превосходительство, не изволите беспокоиться.
— Филофей Мироныч, — взмолился протопоп, — будьте отцом родным, бейте его в мою голову. Може, что и выйдет.