Том 3. Осада Бестерце. Зонт Святого Петра
Шрифт:
— Лучше уж и я признаю, только, ради бога, вернемся к делу!
— К тому и веду, прошу покорно… как раз тогда сделали серебряный набалдашник для святого зонта, и барышня, добрая душа, подарила мне старую ручку. Вот, говорю, подвезло Матько, — целых три головешки из святого дерева! Коли уж это не поможет, быть Матько божьим солдатом, призовет его к себе господь.
И она расплакалась при мысли, что маленький Матько мог стать солдатом господа, слезы полились градом, еще счастье, что в тесто для блинов не попали.
— Тетушка Адамец! — вскричал Дюри дрожащим от волнения голосом. — Уж не сожгли ли вы ручку зонта?
Старуха удивленно взглянула на него.
— А откуда ж мне было иначе взять три головешки, коли б не сожгла?
Дюри отшатнулся к стене, кухня закружилась вместе с ним, бешено вертелись тарелки, противни, горшки, а из печной конфорки показался огромный пылающий язык третьего дьявола, который всегда издевался над ним у самой цели: «А тут ничего-то и нет».
Но вдруг его встряхнула рука, тяжелая рука Столарика.
— Что ж! Было, да сплыло. Не горюй, браток! Так пожелала судьба — и точка. Теперь, по крайней мере, не будешь предаваться тщетным мечтам, снова будешь надеяться на собственные силы. Поверь, это тоже кое-чего стоит!
Но Столарик напрасно утешал Дюри. Легко проповедовать что земные блага лишают человека благ духовных, — а все же хороши они, земные блага!
Когда у человека умирает любимый ребенок, в семье всегда найдется великий мудрец, желающий излечить стиснутое болью сердце; кто знает, твердит он, что бы вышло из ребенка, не дай бог, умер бы еще на виселице; может, и лучше, что теперь скончался, — но только никогда еще эта мудрость не осушила ни единой слезы. Да, слабоватое это средство от боли.
Вот и Столарик нес всякий вздор, а сердце Дюри удручала мысль, что никогда у него не будет имения, английского парка и всего, что с этим связано; он как бы заново увидел мир, и этот мир показался ему печальным.
А мир оставался прежним. Все шло своим чередом, словно Адамец и не сожгла старую ручку от зонта. В гостиной священника стрелка музыкальных часов подошла к римской двойке, часы сыграли песенку, слуги накрыли стол к обеду, Адамец внесла суп, преподобный отец отыскал своих гостей, провел их в столовую, усадил справа и слева от мадам Крисбай а вдруг заметил:
— А где же Веронка?
— Именно об этом я хотела спросить, — сказала мадам. — Разве она не была с господами?
— Я думал, — произнес священник, — что она была с вами.
— Я ее не видела уже часа два.
— Мы тоже.
— И я.
— Может, она на кухне?
Мадам Крисбай с раздосадованным лицом поднялась с председательского места, чтобы привести Веронку, но вскоре вернулась, пожимая плечами.
— В кухне ее не видели.
— Нечего сказать, хороши шуточки, — вспылил преподобный и выбежал сам разослать слуг, чтоб они поскорее нашли барышню, — сидит, верно, где-нибудь в садовой беседке и читает роман. Из кухни слышались причитания Адамец: вот, мол, обед теперь перестоится, все блюда испортятся…
— Так подавайте на стол, — приказал священник. — Кто отсутствует, тот обойдется без обеда. Нельзя в конце концов заставлять ждать такую высокочтимую особу, как господин председатель, тем более что он собирается уехать домой.
Одно за другим вносили блюда: после супа гуся с кашей, голубцы со свиными ушами и жиром — сам король не едал ничего вкуснее! — потом поросенка, блинчики. О Веронке не было ни слуху ни духу. Явилась Ханка и доложила, что барышни нигде нет.
Дюри сидел безучастно, словно деревянный, только лицо у него побледнело, как у покойника.
— Э, а может, она уснула в пчельнике? — заметил священник. — Или… — он поколебался минутку, продолжать ли, — быть может, между вами что-нибудь произошло?
Он испытующе поглядел на Дюри.
— Между нами? Нет, ничего, — сказал Дюри, зябко передернув плечами.
— Тогда сбегай-ка, Ханка, в новый дом, посмотри там в пчельнике. А мы, господа, выпьем, не стоит тревожиться! Ведь она еще ребенок, каприз влечет ее то туда, то сюда. Быть может, за бабочками гоняется. Благоволите попробовать это красное, господин председатель.
Так он уговаривал скорее не гостей, а себя, сидя как на иголках; сердце его сжимало беспокойство, беседовал он рассеянно. Председатель спросил, сказалось ли раннее лето этого года на местных урожаях, и если сказалось, то как.
— Не знаю, — последовал ответ.
— У вас, преподобный отец, есть еще братья, сестры?
— Человека два было, — ответил священник.
Неловкие ответы указывали на его подавленное настроение, он сидел с гостями только из приличия. Наконец председатель отважился и за черным кофе сказал ему:
— Лучше бы вы, ваше преподобие, сами поискали барышню. И будьте любезны, прикажите моему кучеру запрягать. Ведь отсюда до Бестерце путь немалый!
Священник воспользовался предложением, мадам Крисбай также попросила разрешения удалиться: все случившееся было так странно, что и она начала беспокоиться.
Двое мужчин остались одни. Наступила мучительная тишина. Призрачно тикали стенные часы. Широко открытыми глазами Дюри пристально, неподвижно уставился на съежившуюся в клетке канарейку. Она тоже сейчас казалась очень грустной.
— Вели и ты запрягать, — прервал наконец молчание председатель. — Поедем вместе.
Что-то похожее на стон вырвалось у Дюри, понять, в чем дело, было нелегко, но так как он при этом еще потряс головой, стало ясно, что у него нет намерения уезжать.
— А ведь тебе непременно надо уехать. Мы свою роль здесь сыграли.
— Говорю вам, это невозможно!
— Почему?
— Разве вы не видите, что Веронка пропала?
— А тебе что! Ведь и ручка зонта пропала. Дюри с досадой стукнул кулаком меж бокалов.