Том 3. Трилогия о Лёвеншёльдах
Шрифт:
Она ненадолго прошла в жилую половину господского дома, наведалась в опочивальню, где все было по-прежнему; взбежала по лестнице на чердак и перестлала постель в Адриановой мансарде, чтобы она была наготове на случай, если ему полегчает и его можно будет перенести наверх. Затем зашла в комнаты к барышням и к гувернантке — смертельно напуганные, они сидели сложа руки, не в силах чем-нибудь заняться. Она рассказала им кое-что из того, что узнала сама, рассказала ровно столько, чтоб гувернантка с барышнями поняли, о чем шла речь, и спросила, не помогут ли они ей отыскать перстень.
Конечно,
«Генерал являлся в поварне так же часто, как и в господском доме, — подумала она. — Что-то подсказывает мне — перстень где-то тут».
В поварне и в кладовке, в хлебной и в пивоварне все было перевернуто вверх дном. Искали в стенных щелях, в печных подах, вытряхивали ящики поставца с приправами, обшарили даже мышиные норы.
При все том девица Спаак не забывала время от времени перебежать через двор и наведаться в опочивальню. Во время одного из таких визитов она застала баронессу в слезах.
— Ему хуже, — сказала баронесса. — По-моему, он при смерти.
Склонившись над Адрианом, девица Спаак взяла его безжизненную руку в свои и проверила пульс.
— Да нет же, госпожа баронесса, — сказала она, — ему не хуже, а, пожалуй, лучше.
Ей удалось успокоить хозяйку, но саму ее охватило безумное отчаяние. А что, если молодой барон не доживет до тех пор, пока она отыщет перстень?
От волнения она, забывшись на миг, перестала владеть собой. Отпуская руку Адриана, она тихонько погладила ее. Сама она едва ли сознавала, что делает, но баронесса тотчас же заметила это.
«Mon Dieu, [24] — подумала она, — бедное дитя, неужели это так? Быть может, мне нужно сказать ей… Но не все ли равно, если мы так или иначе его потеряем: Генерал гневается на него, а тот, на кого гневается Генерал, должен умереть».
Вернувшись на поварню, девица Спаак стала расспрашивать служанок, нет ли в здешних краях какого-нибудь знахаря, за которым обычно посылают при несчастных случаях. Неужто непременно надо дожидаться, покуда приедет лекарь?
24
Боже мой! (фр.)
Да, в других местах, когда кто-нибудь занедужит, посылают за Марит Эриксдоттер из Ольсбю. Она умеет заговаривать кровь и костоправничать, и уж она-то сумела бы пробудить барона Адриана от смертного сна… Но сюда, в Хедебю, она вряд ли пожелает прийти.
Покуда служанка с экономкой говорили о Марит Эриксдоттер, повариха, взобравшись на самую верхнюю ступеньку приставной лестницы, заглянула на высокую полку, где некогда отыскались потерянные серебряные ложки.
— Ой! — вскрикнула она. — Наконец-то нашла то, что давно искала. Тут лежит старая шапочка барона Адриана!
Девица Спаак ужаснулась. Нечего сказать, хорошие были, видно, порядки у них на поварне до того, как она приехала в Хедебю!
— Эка невидаль, — сказала повариха. — Из этой шапочки он вырос, да и отдал ее мне на тряпки, горшки прихватывать. Вот хорошо-то, что я ее хоть теперь нашла!
Девица Спаак выхватила у нее шапочку из рук.
— Жаль кромсать ее, — сказала она. — Можно отдать какому-нибудь бедняку!
Она вынесла шапочку на двор и стала выбивать из нее пыль. Тем временем из дома вышел барон.
— Кажется, Адриану хуже, — сказал он.
— А разве нет кого-нибудь поблизости в округе, кто умеет пользовать больных? — как можно простодушнее спросила экономка. — Служанки толковали тут про одну женщину, которую зовут Марит Эриксдоттер.
Барон оцепенел.
— Разумеется, когда речь идет о жизни Адриана, я бы, не колеблясь, послал за моим злейшим врагом, — сказал он. — Но толку все равно не будет. Марит Эриксдоттер никогда не придет в Хедебю.
Получив подобное разъяснение, девица Спаак не осмелилась перечить. Она продолжала искать в поварне, распорядилась насчет обеда и устроила так, что даже баронесса немного поела. Перстень не находился, а девица Спаак без конца твердила себе: «Мы должны найти перстень! Генерал лишит Адриана жизни, если мы не отыщем ему перстень».
После обеда девица Спаак отправилась в Ольсбю. Она пошла, ни у кого не спросившись. Всякий раз, когда она входила к больному, пульс его бился все слабее и слабее, а перебои наступали все чаще и чаще. Она была не в силах спокойно дожидаться карлстадского лекаря. Да, более чем вероятно, что Марит ей откажет, но экономка хотела испробовать все возможные средства.
Когда девица Спаак пришла в Стургорден, Марит Эриксдоттер сидела на своем обычном месте — на крыльце свайной клети. В руках у нее не было никакой работы, она сидела откинувшись назад, с закрытыми глазами. Но она не спала и, когда появилась экономка, подняла глаза и тотчас признала ее.
— Вот оно что, — промолвила она, — теперь из Хедебю за мной посылают?
— Ты, Марит, уже слыхала, как плохи наши дела? — спросила девица Спаак.
— Да, слыхала, — отвечала Марит, — и не пойду!
Девица Спаак не сказала ей в ответ ни слова. Глухая безнадежность придавила ее. Все шло ей наперекор, ополчилось против нее, а уж хуже этого быть ничего не может. Она видела собственными глазами и слышала собственными ушами, как радовалась Марит. Сидела на крыльце и радовалась несчастью, радовалась, что Адриан Лёвеншёльд умрет.
До этой минуты экономка крепилась. Она не кричала, не роптала, увидев Адриана распростертым на полу. У нее была лишь одна мысль — помочь ему и его близким. Но отпор Марит сломил ее силы. Она заплакала горько и неудержимо. Нетвердыми шагами побрела она к стенке одной из пристроек и прижалась к ней лбом, горько рыдая.
Марит чуть подалась вперед. Долго-долго не отрывала она глаз от несчастной девушки. «Ах вот оно что! Неужто так?» — подумала она.
Но пока Марит сидела, разглядывая девушку, слезами любви оплакивавшую возлюбленного, что-то перевернулось в ее душе.