Том 4. Джек
Шрифт:
Лодка медленно, очень медленно приближалась к берегу, ибо по реке ходили волны и плыть было нелегко. Теперь Джек уже отчетливо видел длинные приземистые здания с темными стенами — они тянулись во все стороны с унылым однообразием. На берегу, насколько хватал глаз, вытянулись в ряд огромные выкрашенные суриком котлы, ярко-красный цвет придавал им что-то фантастическое. Военные транспортные суда и паровые баркасы, выстроившись у причала, ждали, пока на них погрузят эти котлы с помощью громадного крана, установленного поблизости и походившего издали на исполинскую виселицу.
У подножия этой виселицы стоял человек и глядел на подплывавшую лодку.
— Это
— Это ты, меньшой?
— А кто же еще, черт побери?.. Разве есть еще у кого под луною такой бас?
Лодка пристала к берегу. Братья кинулись навстречу друг другу и крепко обнялись.
Они были похожи. Только Рудик был гораздо старше и не было у него той дородности, которую очень скоро приобретают певцы, постоянно развивая свой голос, от чего расширяется грудная клетка. В отличие от младшего брата, носившего раздвоенную бородку, он был гладко выбрит; у него было лицо бретонца, смуглое, выдубленное морским ветром, точно высеченное из скалы; из-под вылинявшего синего шерстяного берета, какой носят моряки, глядели маленькие зоркие глаза, ставшие особенно острыми потому, что он всю жизнь занимался сборкой мелких частей в механизмах.
— Ну как все твои поживают? — спросил Лабассендр. — Как Кларисса, Зинаида и другие?
— Все, слава богу, здоровы! Ага, это и есть наш новый ученик? Славный паренек… Только с виду-то не больно силен.
— Он силен, как бык, мой милый. Так считают самые выдающиеся медики Парижа.
— Тем лучше, ведь ремесло у нас тяжелое. Если угодно, пойдемте, не мешкая, к директору.
И они двинулись по аллее, обсаженной чудесными деревьями, которая вскоре перешла в улицу небольшого городка; по обе ее стороны выстроились чистенькие белые дома, как две капли воды похожие один на другой. Тут жили заводские служащие, мастера, наиболее опытные рабочие. Другие жили на противоположном берегу, в Монтани или в Ла Басс-Эндр.
В этот час здесь было тихо: вся жизнь и движение сосредоточились на заводе, и если бы не белье, сушившееся в окнах, не горшки с цветами на подоконниках, если бы не крик ребенка, раздававшийся по временам, или скрип колыбели, доносившийся из полуоткрытой двери, то могло бы показаться, что на этой улице никто не живет.
— Ага, флаг уже спущен, — заметил певец, когда они подошли к заводским воротам. — Немало он мне доставил неприятных минут, этот чертов флаг.
И он пояснил «старине Джеку», что через пять минут после начала рабочего дня флаг на мачте у заводских ворот опускается, возвещая, что проход закрыт. Беда, коли опоздаешь: тебе запишут прогул, а после третьего раза уволят.
Пока Лабассендр вдавался во все эти объяснения, его брат столковался с заводским сторожем, и тот разрешил им пройти. Вокруг стоял ужасающий гул, что-то храпело, свистело, скрежетало, эти душераздирающие звуки перемежались друг с другом, ни на минуту не затихая и будя эхо в громадных пролетах цехов с островерхими кровлями, расположенных на отлогом склоне, пересеченном множеством рельсовых путей.
Целый город из железа.
Шаги звенели на металлических плитах, врезанных прямо в землю. Приходилось идти посреди нагромождения железных брусьев, чугунных болванок, слитков меди, мимо длинных верениц пришедших в негодность орудий, которые привезли, чтобы переплавить их на чугун. Заржавевшие снаружи, черные внутри, они как будто еще дымились от пороха; эти одряхлевшие властелины огня вскоре сами должны были погибнуть в огне.
На ходу Рудик называл
— Тут — сборочный… Там — цех больших, а подальше — малых токарных станков. А здесь — котельный цех, кузницы, литейный двор…
Он вынужден был кричать — такой повсюду стоял оглушительный шум.
Ошеломленный Джек смотрел с изумлением: двери цехов все почти были раскрыты из-за жары, и ему были видны мелькающие руки, покрытые копотью лица, вертящиеся станки — все это происходило точно во мраке пещеры, глубоком и непроглядном, освещавшемся время от времени красными вспышками и отблесками.
Оттуда вырывались клубы пара, запахи угля, обожженной глины и раскаленного железа, оттуда вылетала неуловимая черная пыль, едкая, опаляющая, отливавшая на солнце металлическим блеском, блеском каменного угля, который, как известно, можно превратить в алмаз. И весь этот циклопический труд приобретал какой-то судорожный, торопливый, лихорадочный ритм из-за того, что земля и самый воздух, казалось, то и дело сотрясались, содрогались, как будто от бешеных усилий гигантского зверя, которого держали в заточении в подземельях завода, и он извергал сквозь зияющие трубы свое жгучее и смрадное дыхание, все вокруг наполняя стонами. Из боязни показаться совсем уж простаком, Джек не отважился спросить, кто же производит этот шум, который еще издали так поразил его.
Внезапно они оказались перед старинным замком времен Лиги, [23] мрачным, с двумя внушительными башнями по бокам его кирпичные стены, потемневшие от заводской копоти, утратили прежний цвет.
— Вот и заводское управление, — объявил Рудик и, повернувшись к брату, спросил:-Ты тоже зайдешь?
— А то как же! Я не прочь повидать хозяина, пусть он убедится, что все его мрачные пророчества не сбылись и дела мои идут шикарно!
Он щеголял своей бархатной курткой, желтыми башмаками и дорожной сумкой на ремне. Рудик ничего не сказал, но видно было, что ему не по себе.
23
Лига — объединение дворян-католиков, созданное в 1576 году под главенством герцога Генриха Гиза с целью борьбы с «гугенотами» — кальвинистами.
Они вошли в низкий сводчатый проход и очутились в старинном здании. Тут была целая анфилада небольших, плохо освещенных, неправильной формы комнат, и в каждой, не поднимая головы, что-то строчили конторщики. В последней комнате за письменным столом у высокого окна сидел суровый и холодный на вид человек.
— А, это вы, папаша Рудик!
— Я самый, господин директор. Осмелюсь представить вам нового ученика и поблагодарить…
— Вот он каков, этот маленький кудесник! Здравствуй, голубчик! Так, значит, у тебя призвание к механике? Ну что ж, превосходно. — Он внимательнее посмотрел на мальчика и сказал: — Послушайте, Рудик, а ведь он выглядит не очень-то крепким. Он ничем не болен?
— Нет, господин директор. Напротив, меня уверили, что он обладает недюжинной силой.
— Вот именно, недюжинной! — подхватил Лабассендр, делая шаг вперед.
Заметив удивленный взгляд директора, он счел нужным напомнить, что шесть лет назад покинул завод, стал петь в Нантском театре, а оттуда переехал в Париж и теперь поет в Опере.
— Я вас хорошо помню, — равнодушно сказал директор и поднялся, словно желая оборвать разговор. — Возьмите под свою опеку этого ученика, папаша Рудик, и постарайтесь, чтобы из него вышел хороший работник. Полагаюсь на вас.