Том 4. Наша Маша. Из записных книжек
Шрифт:
. . . . .
Вечером я, после долгого перерыва, устроил «кино». Вынес диаскоп в коридор, там до сих пор висит на стене маленькая Машина простынка. Принесли из кухни табуретки. Зрителей было четверо: бабушка, мама, тетя Минзамал и Маша.
Показал два диафильма.
— Еще! Еще фильму! — умоляет Машка.
Ее поправляют: «Фильм!» — не ведая или позабыв о том, что прежде чем в русском языке появился «фильм», была «фильма».
10.11.59.
Я
— Алеша, зачем ты так делаешь?
— Как?
Показывает:
— Вот так.
— Это я вздохнул.
— Я не умею вздыхать. А бабушка умеет. Я люблю, когда вздыхают.
12.11.59.
Воображение у Машки болезненное. Вчера я высунул из-под одеяла свою ногу в клетчатом носке. Говорю:
— Крокодил.
Машка сначала понарошку, а потом и по-настоящему испугалась:
— Боюсь!
Я откинул одеяло, показал всю ногу.
— Видишь?
— Да.
Но тут я зашевелил пальцами и направил крокодилью морду в сторону Машки. А на носке у меня еще крохотная дырочка — вылитый глаз.
И Машка опять: «Бригадир! Бригадир! Боюсь!»
«Бригадирами», говорят, покойная тетя Маша крокодилов называла.
А у Машки слезы на глазах.
Потом говорила бабушке и маме:
— Я к папе не пойду, там бригадир.
13.11.59.
Освоение ребенком грамматических форм не такое простое дело, как на первый взгляд кажется. Слушаешь Машкину речь, выдуманные, изобретенные ею слова и обороты, и начинаешь понимать, как складывался язык и диалекты его. Язык у тебя на глазах, так сказать, кроится, шьется, примеряется и обтачивается.
Играли в доктора. И Машка вдруг в разгаре игры спрашивает:
— В какох домах лечится?
Тогда я понял, а сейчас (когда переписываю с листочка эту фразу) уже и не помню, что это значило и к чему относилось.
14.11.59.
Утром прибежала меня будить:
— Алеша! Алешенька! Вставай!
Ворвались, шумная, чистенькая, нарядная (готовились с мамой идти в поликлинику).
Забыла сказать «здравствуй».
— Где твои бригадирчики? Ой, а почему они голые? А где у них рубашечки ночные?
Мама принесла мне завтрак, увела Машку. И тут же, в дверях, Машка спохватилась:
— Доброе утро, Алеша!..
. . . . .
Третьего дня выучила четверостишье, которому еще в далеком детстве научила нас нянька:
ЗавтраСтишки звучные, энергичные. Когда-то они очень понравились С. Я. Маршаку. Машка читает их с удовольствием. А над бабушкиной «Сироткой» проделывает всякие эксперименты. Например, так ломает стих:
Вечер был, сверка. Лизвезды, На дворе сидел — Мороз.Или:
На дворе малютка шел…А мне приходится дописывать строфу, придумывать рифму. Эта игра Машке нравится.
20.11.59.
Вчера Машку смотрел врач-физиотерапевт. Горло у Маши красное.
— Что нам с тобой делать, Машенька? — говорит доктор.
— Ничего. Я сама меня буду лечить, — заявляет Машка.
. . . . .
Огорчительно, что не проходят ее страхи. Стоит ей остаться одной в комнате, как уже слышишь:
— Боюсь! Я боюсь!
Мама говорит, что Машка ей не один раз жаловалась, будто ей мерещатся какие-то глаза. И бабушке она говорила:
— Бабушка, ты видишь? ОН смотрит!
А сегодня под утро проснулась и разбудила мать:
— Мама, я боюсь. ОН там стоит… с глазами вот такими.
Как с этим бороться, не понимаю. Одно знаю: в этом случае ни кричать, ни высмеивать ее нельзя.
21.11.59.
Вечером зашла ко мне:
— Давай книгу читать.
— Какую?
— Много-много разных.
— Ну все-таки, какую? «Амба-Хамба» хочешь?
— Нет.
— Почему?
— Я боюсь там хозяина, которого собака укусила.
— Какую же тогда?
— И «Волшебника» не хочу.
Открыла шкаф и выбрала три книги: «Мойдодыра», «Белочку и Тамарочку» и немецкую — про Би-Ба-Бутцимана. Эти книги волнуют, но не пугают.
. . . . .
Обнимает маму:
— Мамочка, я тебя люблю больше всех.
Потом подумала и говорит:
— И больше всех люблю папу. И больше всех люблю бабушку.
. . . . .
Очень любит колдовать, «превращать» меня — чаще всего — в «девочку Люсю».
— Тук-тук-тук. Будь девочка Люся.
И я тоненьким голоском отвечаю:
— Здравствуйте. Я — девочка Люся.
Ей очень нравится, когда я так говорю. Вероятно, и я неплохо вхожу в роль…