Том 4. Стихотворения, поэмы, агитлубки и очерки 1922-1923

Маяковский Владимир Владимирович

Повторение пройденного

Руки крестом, крестом на вершине, ловлю равновесие, страшно машу. Густеет ночь, не вижу в аршине. Луна. Подо мною льдистый Машук. Никак не справлюсь с моим равновесием, как будто с Вербы ^* — руками картонными. Заметят. Отсюда виден весь я. Смотрите — Кавказ кишит Пинкертонами ^* . Заметили. Всем сообщили сигналом. Любимых, друзей человечьи ленты со всей вселенной сигналом согнало. Спешат рассчитаться, идут дуэлянты. Щетинясь, щерясь еще и еще там… Плюют на ладони. Ладонями сочными, руками, ветром, нещадно, без счета в мочалку щеку истрепали пощечинами. Пассажи — перчаточных лавок початки, дамы, духи развевая паточные, снимали, в лицо швыряли перчатки, швырялись в лицо магазины перчаточные. Газеты, журналы, зря не глазейте! На

помощь летящим в морду вещам ругней за газетиной взвейся газетина. Слухом в ухо! Хватай, клевеща! И так я калека в любовном боленьи. Для ваших оставьте помоев ушат. Я вам не мешаю. К чему оскорбленья! Я только стих, я только душа. А снизу: — Нет! Ты враг наш столетний. Один уж такой попался ^* — гусар! Понюхай порох, свинец пистолетный. Рубаху враспашку! Не празднуй труса! —

Последняя смерть

Хлеще ливня, грома бодрей, Бровь к брови, ровненько, со всех винтовок, со всех батарей, с каждого маузера и браунинга, с сотни шагов, с десяти, с двух, в упор — за зарядом заряд. Станут, чтоб перевесть дух, и снова свинцом сорят. Конец ему! В сердце свинец! Чтоб не было даже дрожи! В конце концов — всему конец. Дрожи конец тоже.

То, что осталось

Окончилась бойня. Веселье клокочет. Смакуя детали, разлезлись шажком. Лишь на Кремле поэтовы клочья сияли по ветру красным флажком. Да небо попрежнему лирикой звездится. Глядит в удивленьи небесная звездь — затрубадурила Большая Медведица ^* . Зачем? В королевы поэтов пролезть? Большая, неси по векам-Араратам сквозь небо потопа ковчегом-ковшом! С борта звездолётом медведьинским братом горланю стихи мирозданию в шум. Скоро! Скоро! Скоро! В пространство! Пристальней! Солнце блестит горы. Дни улыбаются с пристани.

Прошение на имя…

Прошу вас, товарищ химик, заполните сами!

Пристает ковчег. Сюда лучами! Пристань. Эй! Кидай канат ко мне! И сейчас же ощутил плечами тяжесть подоконничьих камней. Солнце ночь потопа высушило жаром. У окна в жару встречаю день я. Только с глобуса — гора Килиманджаро ^* . Только с карты африканской — Кения ^* . Голой головою глобус. Я над глобусом от горя горблюсь. Мир хотел бы в этой груде горя настоящие облапить груди-горы. Чтобы с полюсов по всем жильям лаву раскатил, горящ и каменист, так хотел бы разрыдаться я, медведь-коммунист. Столбовой отец мой дворянин, кожа на моих руках тонка. Может, я стихами выхлебаю дни, и не увидав токарного станка. Но дыханием моим, сердцебиеньем, голосом, каждым острием издыбленного в ужас волоса, дырами ноздрей, гвоздями глаз, зубом, исскрежещенным в звериный лязг, ёжью кожи, гнева брови сборами, триллионом пор, дословно — всеми порами в осень, в зиму, в весну, в лето, в день, в сон не приемлю, ненавижу это всё. Всё, что в нас ушедшим рабьим вбито, всё, что мелочинным роем оседало и осело бытом даже в нашем краснофлагом строе. Я не доставлю радости видеть, что сам от заряда стих. За мной не скоро потянете об упокой его душу таланте. Меня из-за угла ножом можно. Дантесам в мой не целить лоб. Четырежды состарюсь — четырежды омоложенный, до гроба добраться чтоб. Где б ни умер, умру поя. В какой трущобе ни лягу, знаю — достоин лежать я с легшими под красным флагом. Но за что ни лечь — смерть есть смерть. Страшно — не любить, ужас — не сметь. За всех — пуля, за всех — нож. А мне когда? А мне-то что ж? В детстве, может, на самом дне, десять найду сносных дней. А то, что другим?! Для меня б этого! Этого нет. Видите — нет его! Верить бы в загробь! Легко прогулку пробную. Стоит только руку протянуть — пуля мигом в жизнь загробную начертит гремящий путь. Что мне делать, если я вовсю, всей сердечной мерою, в жизнь сию, сей мир верил, верую.

Вера

Пусть во что хотите жданья удлинятся — вижу ясно, ясно до галлюцинаций. До того, что кажется — вот только с этой рифмой развяжись, и вбежишь по строчке в изумительную жизнь. Мне ли спрашивать — да эта ли? Да та ли?! Вижу, вижу ясно, до деталей. Воздух в воздух, будто камень в камень, недоступная для тленов и крошений, рассиявшись, высится веками мастерская человечьих воскрешений. Вот он, большелобый тихий химик, перед опытом наморщил лоб. Книга — «Вся земля», — выискивает имя. Век двадцатый. Воскресить кого б? — Маяковский вот… Поищем ярче лица — недостаточно поэт красив. — Крикну я вот с этой, с нынешней страницы: — Не листай страницы!

Воскреси!

Надежда

Сердце мне вложи! Кровищу — до последних жил. В череп мысль вдолби! Я свое, земное, не дожил, на земле свое не долюбил. Был я сажень ростом. А на что мне сажень? Для таких работ годна и тля. Перышком скрипел я, в комнатенку всажен, вплющился очками в комнатный футляр. Что хотите, буду делать даром — чистить, мыть, стеречь, мотаться, месть. Я могу служить у вас хотя б швейцаром. Швейцары у вас есть? Был я весел — толк веселым есть ли, если горе наше непролазно? Нынче обнажают зубы если, только, чтоб хватить, чтоб лязгнуть. Мало ль что бывает — тяжесть или горе… Позовите! Пригодится шутка дурья. Я шарадами гипербол, аллегорий буду развлекать, стихами балагуря. Я любил… Не стоит в старом рыться. Больно? Пусть… Живешь и болью дорожась. Я зверье еще люблю — у вас зверинцы есть? Пустите к зверю в сторожа. Я люблю зверье. Увидишь собачонку — тут у булочной одна — сплошная плешь, — из себя и то готов достать печенку. Мне не жалко, дорогая, ешь!

Любовь

Может, может быть, когда-нибудь дорожкой зоологических аллей и она — она зверей любила — тоже ступит в сад, улыбаясь, вот такая, как на карточке в столе. Она красивая — ее, наверно, воскресят. Ваш тридцатый век обгонит стаи сердце раздиравших мелочей. Нынче недолюбленное наверстаем звездностью бесчисленных ночей. Воскреси хотя б за то, что я поэтом ждал тебя, откинул будничную чушь! Воскреси меня хотя б за это! Воскреси — свое дожить хочу! Чтоб не было любви — служанки замужеств, похоти, хлебов. Постели прокляв, встав с лежанки, чтоб всей вселенной шла любовь. Чтоб день, который горем старящ, не христарадничать, моля. Чтоб вся на первый крик: — Товарищ! — оборачивалась земля. Чтоб жить не в жертву дома дырам. Чтоб мог в родне отныне стать отец по крайней мере миром, землей по крайней мере — мать.

[ 1923]

Агитплакаты, 1922

Товарищи! Граждане! Всех бороться с голодом зовет IX съезд Советов! [6] ^*

Прочитай, посмотри и выполни это:

Обыкновенно публика помогает так: внесет пятак и рада — сделала, что надо! Дойдет пятак до голодных мест — крестьянин кусочек хлеба съест и снова зубы на полку. В случайной помощи мало толку. И жертвователя такого спросим гневно: «Сам-то ты обедаешь ежедневно? И крестьянин ежедневно хочет есть. Значит, и помощь надо ежедневно несть». Не вразброд, не случайно, а день за днем — помогай голодающему, заботься о нем.

6

На плакате — «Резолюции, принятые на IX Всероссийском съезде Советов по докладу тов. Калинина».

Помните!

Голод не побежден пока. Берите голодающих на иждивение. Жертвуйте деньгами! Уделяйте часть пайка!

[ 1922]

В РСФСР 130 миллионов населения ^*

Голодает десятая часть — 13 миллионов человек.

Каждые обеспеченные десять должны дать одному есть.

1. Голод растет. Положение отчаянное. А помощь слабая. Неравномерная. Случайная. Сейчас кормим процентов до двадцати. Остальным — хоть в могилу идти. 2. Всем! Всем! Всем необходимо бороться с голодом! Эту борьбу надо вести ежедневно, как постоянную революционную работу.

Кто и как может проявить о голодающих заботу?

3. Каждый рабочий должен 3 фунта хлеба в месяц дать голодным в Поволжье. 4. Каждые 30 рабочих и служащих усыновите одного ребенка из голодных мест! Или шлите необходимое ему в село, или пусть у вас живет и ест. 5. Каждый крестьянин тоже 3 фунта хлеба в месяц отчислять должен. 6. Чтобы дети не вымерли с голоду, не превратились в бродяг и воров — усыновите одного ребенка каждые 10 дворов. 7. Кто не принял до сих пор экстренных мер — с Красной Армии бери пример. Мы еще раскачиваемся пока, — а Красная Армия уже взяла детей на содержание. Отчисляет проценты жалованья. Отчисляет часть пайка. 8. Красной Армии за это от всех голодающих великое спасибо. Так должны помогать и вы бы! 9. «10 человек, кормите одного голодного!» «Главная наша забота — дети!» На всех собраниях и сходах проводите лозунги эти. 10. Профсоюзы, женотделы, комсомолы и сейчас помогают голодающим детям, — но слабо. Чтобы помощь реальной быть могла бы, — несись по этим организациям, клич! — Дежурь на вокзалах! — — Подбирай беспризорных! — 11. — Увеличь починку белья! — — Число субботников увеличь! — 12. Напрягайте работу, профсоюзы. Цектран ^* ! Продвигай грузы голодающим. Береги от бандитов грузы! 13. Кооперация тоже вести работу должна и может! Непокладая рук, организовывай за пунктом питательный пункт! Рубль падает. Немедленно в продукты обращай деньги полученные! Свяжи для обмена голодающие губернии и благополучные! 14. Не должно быть ни одного села, в котором не было б специального лица, ячейки, комиссии для связи с Помголом ^* . Смотри, чтоб такая комиссия усиленно работу вела!