Том 4. Жемчужные светила. Очарования земли

Сологуб Федор Кузьмич

«Только будь всегда простою…»

Только будь всегда простою, Как слова моих стихов. Я тебя любить готов, Только будь всегда простою, Будь обрызгана росою, Как сплетеньем жемчугов, Будь же, будь всегда простою, Как слова моих стихов!

«В моём бессилии люби меня…»

В моём бессилии люби меня. Один нам путь и жизнь одна и та же. Моё безумство манны райской слаже. Отвергнут я, но ты люби меня. Мой рдяный путь в метании огня, Архангелом зажжённого на страже. В

моём горении люби меня, – Нам путь один, нам жизнь одна и та же.

«Ты только для меня. Таинственно отмечен…»

Ты только для меня. Таинственно отмечен Блистающий наш путь, и ярок наш удел. Кто скажет, что венец поэта потускнел? В веках тебе удел торжественный намечен, – Здесь верный наш союз несокрушимо вечен. Он выше суетных, земных, всегдашних дел. Ты только для меня. Торжественно намечен В веках наш яркий путь, и светел наш удел.

«Сила песни звонкой сотрясает тело птички…»

Сила песни звонкой сотрясает тело птички Всё, от шейки вздутой и до кончика хвоста. В выраженьи страсти птичка радостно проста. Сила звонкой песни сотрясает тело птички, Потому что песня – чарованье переклички, В трепетаньи звуков воплощённая мечта. Сила нежной страсти сотрясает тело птички Всё, от вздутой шеи и до кончика хвоста.

«Птичка – только канарейка, домик – только клетка…»

Птичка – только канарейка, домик – только клетка, Но учиться людям надо так любить и петь, В трепетаньи вольной песни так всегда гореть. Птичка – крошка канарейка, бедный домик – клетка, Роковой предел стремлений – только чья-то сетка, Но любви, любви безмерной что капкан и сеть! Божья птичка – канарейка, птичий домик – клетка, Здесь учиться людям надо, как любить и петь.

«Рая не знаем, сгорая…»

Рая не знаем, сгорая. Радость – не наша игра. Радужны дол и гора, Рая ж не знаем, сгорая. Раяли птицы, играя, – Разве не птичья пора! Рая не знаем, сгорая. Радость – не наша игра.

Дни

«День только к вечеру хорош…»

День только к вечеру хорош, Жизнь тем ясней, чем ближе к смерти. Закону мудрому поверьте, – День только к вечеру хорош. С утра уныние и ложь И копошащиеся черти. День только к вечеру хорош, Жизнь тем ясней, чем ближе к смерти.

«Просыпаться утром рано…»

Просыпаться утром рано, Слушать пенье петуха, Позабыть, что жизнь лиха. Пробудившись утром рано, В час холодного тумана, День промедлить без греха И опять проснуться рано Под оранье петуха.

«День золотистой пылью…»

День золотистой пылью Глаза туманит мне. Мир зыблется во сне, Явь заслоняя пылью, И к сладкому бессилью Клонясь, и к тишине. День золотистой пылью Глаза отводит мне.

«Не надо долгого веселья…»

Не надо долгого веселья, Лишь забавляющего лень. Пусть размышлений строгих тень Перемежает нам веселья. Тревожный праздник новоселья Пусть нам дарует каждый день. Отвергнем

долгие веселья, Лишь забавляющие лень.

«С вами я, и это – праздник, потому что я – поэт…»

С вами я, и это – праздник, потому что я – поэт. Жизнь поэта – людям праздник, несказанно-сладкий дар. Смерть поэта – людям горе, разрушительный пожар. Что же нет цветов привета, если к вам идёт поэт? Разве в песнях вам не виден разлитой пред вами свет? Или ваша дань поэту – только скучный гонорар? Перед вами открывает душу верную поэт. В песнях, в былях и в легендах – несказанно-сладкий дар.

«Вот так придёшь и станешь на камнях над рекою…»

Вот так придёшь и станешь на камнях над рекою, Глядишь как удит рыбу эстонское дитя, Как воды льются, льются, журча и шелестя. Пласты лиловой глины нависли над рекою, А сердце, – сердце снова упоено тоскою, И бьётся в берег жизни, тоской своей шутя. Стоишь, стоишь безмолвно над быстрою рекою, Где тихо струи плещет эстонское дитя.

«Откачнись, тоска моя, чудовище…»

Откачнись, тоска моя, чудовище, Не вались опять ко мне на грудь, Хоть недолго вдалеке побудь. Что ты хочешь, тяжкое чудовище? Отдал я тебе моё сокровище, Коротаю дни я как-нибудь. Откачнись, косматое чудовище, Не вались опять ко мне на грудь.

«Дошутился, доигрался, докатился до сугроба…»

Дошутился, доигрался, докатился до сугроба, Так в сугробе успокойся и уж больше не шути. Из сугроба в мир широкий все заказаны пути. Доигрался, дошутился, докатился до сугроба, Так ни слава, и ни зависть, и ни ревность, и ни злоба Не помогут из сугроба в мир широкий уползти. Дошутился, доигрался, докатился до сугроба, Так в сугробе ляг спокойно и уж больше не шути.

«У меня сто тысяч теней…»

У меня сто тысяч теней. С ними дни я коротал И менять их не устал. Вереницу лёгких теней Я гирляндами цветений Всё по-новому сплетал. У меня сто тысяч теней, С ними дни я коротал.

«Пройдут все эти дни, вся жизнь совьётся наша…»

Пройдут все эти дни, вся жизнь совьётся наша, Как мимолётный сон, как цепь мгновенных снов. Останется едва немного вещих слов, И только ими жизнь оправдана вся наша, Отравами земли наполненная чаша, Кой-как слеплённая из радужных кусков. Истлеют наши дни, вся жизнь совьётся наша, Как ладан из кадил, как дым недолгих снов.

Земные просторы

«Прекрасный Днепр, хохлацкая река…»

Прекрасный Днепр, хохлацкая река, В себе ты взвесил много ила. В тебе былая дремлет сила, Широкий Днепр, хохлацкая река. Быль прежних дней от яви далека, Былая песнь звучит уныло. Прекрасный Днепр, хохлацкая река, Несёшь ты слишком много ила.

«Зелёная вода гнилого моря…»

Зелёная вода гнилого моря, Как отразится в ней высокая звезда? Такая тусклая и дряхлая вода, Зелёная вода гнилого моря, С мечтою красоты всегда упрямо споря, Она не вспыхнет блеском жизни никогда. Зелёная вода гнилого моря, Как отразится в ней высокая звезда?