Том 5. Пешком по Европе. Принц и нищий.

Твен Марк

Однако он ошибся. Святая Дева повелела, и Хильдегард повиновалась. Она пошла к Непроси и рассказала ему о своем горе. Он холодно ответил:

— Я бедняк, дитя мое, и не вижу в книгах толку. Желаю тебе удачи, а уж на торги меня не жди.

Но едва Хильдегард ушла, он рассмеялся и сказал:

— Эх, и разозлился бы мой безмозглый мягкосердечный братец, если бы узнал, как хитро я уберег его карман! Ведь он со всех ног помчался бы на помощь старому ученому. А теперь девушка и близко к нему не подойдет.

Когда Хильдегард вернулась домой, отец спросил, каковы ее успехи.

–– Дева

Мария обещала нам помочь, — отвечала Хильдегард, – и она сдержит слово, хоть и не тем путем, как я думала. У нее свои пути, и они самые верные.

Старик погладил ее по голове и скептически улыбнулся, но он всей душой порадовался непоколебимой вере дочери.

II

На другой день в большом зале «Таверны Рыцарей» собралось много охотников поглядеть на аукцион. Хозяин заведения отдал под торги свой лучший зал, сказав, что сокровище почтеннейшего сына Германии негоже пускать с молотка в каком–нибудь неказистом помещении. Хильдегард с отцом уселись рядом с книгами, взявшись за руки, молчаливые и печальные. Народу набился полный зал. Topг начался.

— Продается ценная библиотека! Вот она перед вами, вся как есть! Kто сколько даст? – возгласил аукционист.

— Пятьдесят золотых!

— Сто!

— Двести!

— Триста!

— Четыреста!

— Пятьсот золотых!

— Пятьсот двадцать пять!

Короткая заминка.

— Пятьсот сорок!

Более долгая заминка, аукционист удвоил свои старания.

— Пятьсот сорок пять!

Еще более долгая заминка, аукционист поощряет, убеждает, уговаривает — бесполезно, все как в рот воды набрали.

— Ну, кто же больше? Пятьсот сорок пять — раз, пятьсот сорок пять — два...

— Пятьсот пятьдесят!

Голос — сдавленный, визгливый — принадлежал согбенному старичку в рваных лохмотьях и с зеленой нашлепкой на левом глазу. Все, кто был рядом, оглянулись и уставились на него. Это был переодетый Недам, говоривший измененным голосом.

— Отличим, кто больше?– продолжал аукционист. — Раз, два...

— Пятьсот шестьдесят!

Голос, хриплый, низкий, на этот раз донесся из противоположного угла комнаты, где толпа стояла особенно густо. Многие оглянулись и увидели старика в необычном наряде, опиравшегося на костыли. Это был переодетый Непроси в синих очках и с длинной белой бородой. Он говорил измененным голосом.

— Идет! Кто больше?

— Шестьсот!

Общее оживление в зале. Послышались одобрительные замечания. Кто–то крикнул:

— Не сдавайся, Нашлепка!

От этого задорного возгласа публику еще больше разобрало и десяток голосов подхватил:

— Не сдавайся, Нашлепка! Всыпь ему!

— Кто больше? Раз — шестьсот! Два — шестьсот! И —последний раз...

— Семьсот!

— Урра! Молодчина, Костыль! — крикнули из толпы. И другие подхватили и закричали хором:

— Ура Костыль! Молодчина Костыль!

— Правильно, господа! Вот это по–настоящему! А ну, кто больше?

— Тысяча!

— Трижды ура Нашлепке! Задай ему перцу, Костыль!

— Кто больше? Кто больше?

— Две тысячи!

А пока толпа надрывалась и выла от восторга, Костыль бормотал про себя: «Кому это так понадобились эти дурацкие книжки? Ну да все равно, не видать их ему как своих ушей. Гордость Германии сохранит свою библиотеку, хотя бы мне пришлось разориться дотла, чтобы купить ее для него».

— Кто больше? Кто больше?

— Три тысячи!

— А ну–ка, выпьем все за Зеленую Нашлепку! Ур–р ра!

А пока они пили, Нашлепка бормотал: «Этот калека, видно, сбрендил; но все равно — старый ученый получит свою библиотеку, хотя бы мой кошелек совсем отощал».

— Кто больше? Кто больше? Кто больше?

— Четыре тысячи!

— Урра!

— Пять тысяч!

— Ура!

— Шесть тысяч !

— Урра!

— Семь тысяч!

— Урра!

— Восемь тысяч!

— Отец, мы спасены! Говорила я тебе – Дева Мария сдержит свое слово.

— Да будет благословенно ее святое имя! — сказал старый ученый с глубоким волнением.

Толпа ревела

— Ура! Ура! Ура! Не сдавайся, Нашлепка!

— Кто больше? Кто больше?..

— Десять тысяч! – Из–за царившего в зале возбуждения Недам совсем забылся и прокричал это, не изменив голоса. Брат тотчас же узнал его и пробормотал под рев и шум в зале: «Ага, это ты, дурачина! Так получай свои книжки, уж я–то знаю, на что они тебе сдались!»

Сказав это, он незаметно удалился, и аукцион пришел к концу.

Недам пробрался сквозь толпу к Хильдегард, шепнул ей что–то на ухо и тоже скрылся. Старый ученый обнял дочь и сказал:

— Поистине, божья матерь сделала больше, чем обещала. Дитя, у тебя теперь богатое приданое. Подумай только, две тысячи золотых!

— Более того, — воскликнула Хильдегард. — Она и книги тебе вернула: незнакомец шепнул мне, что купил их не для себя. «Пусть славный сын Германии владеет ими по–прежнему», — сказал он. Мне хотелось узнать, как его зовут, поцеловать его руку, испросить у него благословения, — но то был ангел, посланный Девой; а мы, смертные, не достойны обращаться к тем, кто обитает в горних высях.

В. Немецкие газеты

Газеты, выходящие в Гамбурге, Франкфурте, Бадене, Мюнхене и Аугсбуpгe, строятся все по единой схеме. Я беру эти газеты, потому что знаю их лучше. В них нет передовых статей; нет сообщений частного характера,— и это скорее достоинство, чем недостаток; нет отдела юмора; нет полицейской хроники; нет донесений из зала суда; нет сообщений о боксерских встречах и прочих собачьих драках, о скачках, состязаниях в ходьбе и стрельбе, о регатах и других спортивных событиях; нет застольных речей; нет «Смеси», представляющей окрошку из фактов и сплетен; нет отдела «По слухам», где речь идет о ком–то и о чем–то; нет гаданий и пророчеств о ком–то и о чем–то; нет списка патентов, выданных и выправляемых, нет вообще ничего по этой: части; нет критики властей предержащих, как выше–, так и нижестоящих, ни жалоб по их адресу, ни восхвалений; нет субботних столбцов на душеспасительные темы, ни понедельничного пересказа воскресных прокисших проповедей; нет «Предсказаний погоды»; нет «Хроники», приподнимающей завесу над тем, что творится в городе; нет вообще местного материала, кроме сообщений о разъездах высочайших особ или же о предстоящем заседании некоего совещательного органа.