Том 5. Произведения 1908-1913
Шрифт:
— Уже! — ответил еврей, подняв кверху умное, наблюдательное лицо. — Теперь я еду для собственного удовольствия.
Вечером опять пела московская барышня — «Кто нас венчал», — земский начальник кричал о пользе уничтожения жидов и введения общей всероссийской порки, полковник заказывал севрюжку по-американски с каперсами. Два комиссионера уселись играть в шестьдесят шесть — старыми картами, потом к ним, как будто невзначай, подсел третий, и они перешли на преферанс. При окончательном расчете у одного из игроков не нашлось сдачи, —
— Ну, господа, как же мы теперь разделимся? Хотите на черное и красное?
— Нет уж, благодарю вас, в азартные игры не играю, — ответил другой. — Да это пустяки. Пускай мелочь останется за вами.
Первый как будто бы обиделся, но тут вмешался третий:
— Господа, кажется, мы не пароходные шулера и находимся в порядочной компании. Позвольте, сколько у вас выигрыша?
— Однако какой вы горячий, — сказал первый. — Шесть рублей двадцать копеек.
— Ну вот… Иду на всё.
— Ой, как страшно! — сказал первый и начал метать. Он проиграл и в сердцах удвоил ставку. И вот через несколько минут между этими тремя людьми завязалась оживленная, азартная игра в польский банчок, в которой банкомет сдает всем партнерам по три карты и от себя открывает на каждого по одной.
Не прошло и получаса, как на столе ворохами лежали кредитные билеты, столбики золота и груды серебра. Банкомет все время проигрывал. При этом он очень правдоподобно разыгрывал удивление и негодование.
— Это вам всегда так везет на пароходах? — спрашивал он с ядовитой усмешкой партнера.
— Да. А особенно по четвергам, — отвечал тот хладнокровно.
Неудачный игрок потребовал новую талию. Но он опять стал проигрывать. Вокруг их стола столпились пассажиры первого и второго классов. Игра понемногу разожгла всех. Сначала вмешался добродушный артиллерийский полковник, потом акцизный чиновник, ехавший в Асхабад, и бородатый редактор. У мадам Кострецовой загорелись глаза, и в этом сказалась ее пылкая, нервная натура.
— Ставьте же против него, — сказала она злым шепотом мужу. — Разве вы не видите, что его преследует несчастье.
— Mais, дорогая моя… Бог знает с кем, — слабо протестовал земский начальник.
— Идиот! — сказала она злым шепотом. — Принесите из каюты мой ридикюль.
Студент давно уже понял, в чем дело. Для него было совершенно ясно, что эти три человека составляют обыкновенную компанию пароходных шулеров. Но, очевидно, ему нужно было кое-что обдумать и сообразить. Он взял в буфете длинную черную сигару и уселся на балконе, следя, как тень от парохода скользила по желтой воде, игравшей солнечными зайчиками. Помощник капитана, увидев его, сбежал с рубки, многозначительно смеясь.
— Профессор, хотите, я вам покажу одного из самых интересных людей в России?
— Да? — сказал равнодушно студент, стряхивая ногтем пепел с сигары.
— Посмотрите, вон тот господин, с седыми усами и
Студент оживился и быстро посмотрел направо.
— Этот? Да? В самом деле Балунский?
— Да. Этот самый.
— Что же, он теперь играет?
— Нет. Совсем упал. Да если бы он и сел играть, так ведь, вы знаете, мы обязаны предупредить публику… Он только торчит за столами, смотрит и больше ничего.
В это время Балунский проходил мимо них, и студент с самым живым интересом проводил его глазами. Балунский был высокий, прекрасно сложенный старик с тонкими, гордыми чертами лица. Студент многое увидал в его наружности: давнишнюю привычку держать себя независимо и уверенно на глазах большой публики, выхоленные, нежные руки, наигранную внешнюю барственность, но также и маленький дефект в движении правой ноги и побелевшие от времени швы когда-то великолепного парижского пальто. И студент с неослабным вниманием и с каким-то странным смешанным чувством равнодушной жалости и беззлобного презрения следил за всеми этими мелочами.
— Был конь, да изъездился, — сказал помощник капитана.
— А внизу идет большая игра, — сказал спокойно студент.
Потом, вдруг повернувшись к помощнику капитана и глядя ему каменным взглядом в самые зрачки, он сказал так просто, как будто заказывал себе завтрак или обед:
— Вот что, mon cher ami [2] , я к вам приглядываюсь уже два дня и вижу, что вы человек неглупый и, конечно, стоите выше всяких старушечьих предрассудков. Ведь мы с вами сверхлюди, не правда ли?
2
Мой дорогой друг (фр.).
— Да, вообще… И по теории Ницше, вообще… — пробормотал важно помощник капитана. — Жизнь человеческая…
— Ну, ладно. Подробности письмом.
Студент расстегнул сюртук, достал из бокового кармана щегольской бумажник из красной кожи с золотой монограммой и вынул из него две бумажки, по сто рублей каждая.
— Держите, адмирал! Это ваши, — сказал он внушительно.
— За что? — спросил помощник капитана, захлопав глазами.
— За вашу за прекрасную за красоту, — сказал серьезно студент. — И за удовольствие поговорить с умным человеком, не связанным предрассудками.
— Что я должен сделать?
Теперь студент заговорил отрывисто и веско, точно полководец перед сражением:
— Во-первых, не предупреждать никого о Балунском. Он мне нужен будет, как контроль и как левая рука. Есть?
— Есть! — ответил весело помощник капитана.
— Во-вторых, укажите мне того из официантов, который может подать на стол мою колоду. Моряк немножко замялся.
— Разве Прокофий? — сказал он, как бы рассуждая с самим собой.