Том 5. Произведения разных лет

Малевич Казимир Северинович

Нужно было освободить наше сознание от понятия о вещи как о целом, нам нужно было очистить каналы мозга от покрывше<го> его лаком изящного искусства.

Не нужна Динамика несущегося железа, машин; нам не нужен пейзаж переплетов трепета сдвига жизни мест.

Преобразовавшись в быстрине смен бегущих колец горизонта, мы выпрыгнули за пределы нуля повторений, стали непосредственно лицом к лицу цвета.

Цвет, и только он единый, касается нашего творческого центра.

Он вращает его, и центробежная сила творит новые планы цветовых масс, голых беспредметных вершин соединения граней.

Через долгий

путь внедряясь в центр вещи все глубже и глубже, продырявив — распылили ее.

Повторения распал<и>сь на две, на три, четыре части, и цветописец свободен.

Вышел на путь, оставив за собою старый лакированный культ искусства, блестящий лак живописаний и начертил себе дорогу к огрубению идеи. Грубость черчения пластами, распашем в кору изглаженные временем пространства углами торчащих неуклюжих форм, застывшими, как око трупа, черное, красное и холодное.

Убегаем от лакированного утюга культуры в пропасти черчения углов.

Вздымая, как щетину гор, подкладку голубого небосвода.

О! Великие грани ребер тяжелых очертаний, кто Мудрый, горбами ваше лицо исковеркав, сохранит идею, как кратера кору застывшая Луна.

Опуская идею Супрематизма в скорлупы грубости, обеспечиваем жизненность ее.

Первый наш шаг будет началом этого нового пути, торчащих расходов угла.

Раскрывая страницы черчением пластов коры чуткостью мудрости узнанной жизни, предотвращаем короткий путь.

Гений грубых, нескладных рвов мазка на страже.

Гибнет все в изящном лаке, блеске утонченных изгибов линии.

Вскрывая искусство упругим плугом — молоды, как взрытые, дышащие поля.

Не будет цветов — гнуснейших символов Эстета.

Наши страницы зарыты глыбами углов идеи.

Вскрывают новую тревогу на поле лакированных искусств.

Москва

1-го Мая 1917 г.

Что было в феврале 1917 года и марте^*

Начало Революции: произошла замена помазанного Богом и приглашенных в правительство помазанником Божиим на временно признанных народом.

Свобода, дарованная помазанником Господним, была перепряжена с-под хомута в шлею.

Народ торжествовал, обновленный костюм радовал его. Присягнули временному правительству в верности. Был издан приказ о «заеме свободы»³², деньги нужны были, чтобы приготовить больше пуль, штыков, через уничтожение друг друга думали добиться мудрости — о ненадобности бойни. Через истребление лучших сил уже свободных — хотят достигнуть братства и мира.

На митингах было опасно говорить о неприкосновенности личности, о том, что я свободен и никто не может меня использовать как мясника-резуна людей.

Вышла газета «Социал-Демократ»³³ — единственные люди, приближающиеся к вегетарианизму, единственные, отказавшиеся от самоедства и пожирания других племен.

Все Правительства были озабочены выработкой меню, под каким бы соусом свободы зажарить перед народом другое племя, чтобы оно было и съедено, и свободно. Остановились на соусе аннексия — покровительство а-ля Греция³⁴. Было пересмотрено меню арестованного помазанника, много нашлось подходящего готового. Пересматривали меню и каждого из министров помазанника, единогласно признали оставить в меню местности, похожи<е> на Сибирские тюрьмы [и аресты для нежелающих кушать по заранее выработанному меню]; к меню добавлен<ы> был<и> слова «свобода совести, слова и печати».

Были освобождены все тюрьмы и Сибирь от политических преступников, пострадавших при помазанниках; предполагается заменить их новыми, более современными (по слухам)³⁵.

Безопасно было говорить в пользу займа и войны. Милюков-министр³⁶ больше всего не нравился, хотя думал поджарить Константинополь (по слухам, вся партия народной свободы³⁷ собирается открыть особый фронт и начать лично взятие Дарданелл и Константинополя <и даже> будто бы назнач<ен вести> командование правым крылом б<ывший> воен<ный> и морс<кой> министр Гучков³⁸, левым Милюков).

Вильсон³⁹ делает особые освободительные мины. Появились анархисты в Москве; происходят недоразумения при задержании грабителей, воров; мнения разделяются, одни говорят — простой грабитель-вор, другие — анархист, то же и в печати.

О личной свободе говорить опасно, принимают за германского шпиона. Говорить против убийства войны очень рискованно. Заподозревают Христа и Моисея в подкупе расой германцев.

В художественной жизни «свободной России» были устроены митинги⁴⁰. Руководили митингом те же помазанники-самодержцы Академий; очень нехорошо выходило — неблагодарные, кормившиеся крохами любимого монарха, написавшие миллионы его портретов, ставившие памятники вешателям, расписывавшие всякие Императорские, — каркали над трупом господина, пели о<б> их подлости⁴¹.

А <те, что> вчера выбрасывали за двери новые молодые восставшие истины, сегодня кланяются свободе. В петлицах были у них красные ленточки.

Интересна была и освобожденная «молодежь», избиравшая в председатели «Торемыкиных». Супрематисты ходили, удивлялись гибкости перевоплощения. А один критик газеты до того нареволюционился, что даже предложил взорвать памятник Александру III. Раньше вешал собак на молодое новое искусство в своей газете⁴².

Состоялось объединение художников Горемыкиных и кубофутуристов,

даже Супрематистов⁴³.

Результаты неизвестны.

В мае:

декорировали автомобиль Министра розами, продавали карточки.

Выступление пролетариата в пользу мира и братства (<в нем> участвовали солдаты) выразилось в огромной манифестации. На другой день отливали снаряды, точили штыки⁴⁴.

Галло- и Англо-«социалисты» приветствовали миролюбивую русскую Республику.

Заметка об универсальности человеческой природы^*