Том 5. Рассказы 1860 ? 1880 гг.
Шрифт:
— Ну и напился! — промолвила тихонько девочка и подошла поближе, понимая, что сейчас он для нее не опасен, потом прошептала: — Вот теперь-то я тебе колотушек надаю!.. Исколочу!
При мысли о предстоящей мести Юлианка громко рассмеялась. Сжав кулачки и наклонившись к мальчику, она продолжала:
— Вот когда ты на себе почувствуешь, что это такое! Вот как стану я тебя бить, так ты узнаешь, каково это… Натерпелась я… сколько синяков ты мне наставил… а теперь от меня получишь… уж я тебя измолочу, исщипаю, исцарапаю…
У
— Простить! — шептала она. — Старая пани говорила: «Прости!»
Она раздумывала:
«Если я сказала старой пани: „прощу“, значит надо простить».
И потом опять:
«А хорошо бы сейчас поколотить его…»
Но кулаки постепенно разжались. Девочка вздохнула.
— Нет, — сказала она, — я прощу. Может, я еще увижу когда-нибудь старую пани и скажу ей: «Я простила Антка, не стала его бить!» И она обрадуется…
Склонив набок голову и приложив палец к губам, она еще долго над чем-то думала, потом, внезапно решившись, сказала:
— А еще я помолюсь за него, чтобы он был хорошим и не огорчал свою маму.
Она опустилась на колени. Какое странное зрелище! Покинутый всеми ребенок, в сумерках уходящего дня, на коленях перед пьяным подростком, молит вполголоса, сложив ручонки:
— «Отче наш, иже еси на небесех, да приидет царствие твое!»
В ту пору Юлианке исполнилось семь лет, но на вид ей можно было дать меньше; она росла медленно. Быстро отрастали у нее только волосы, обрамлявшие густыми смоляными локонами маленькое худое личико с бледными губами и огромными угольно-черными главами. Одета она была в старую длинную юбку, которая не покрывала босых израненных ног; из-под старой, полинявшей кофты, когда она распахивалась, виднелась грязная рубашка. Вид у девочки был жалкий, неопрятный, но густые волосы и замечательные глаза, глядевшие на мир с несвойственной ее возрасту задумчивостью, привлекали внимание посторонних людей.
Часто покупатели Злотки, увидев сидевшую на пороге лавчонки девочку, спрашивали:
— Чей это ребенок?
И Злотка равнодушно отвечала:
— Общий!
— Как это «общий»?
— Ничей!
— Общий и ничей! Что же это значит?
На запавших губах старой еврейки мелькала мимолетная печальная улыбка. Покачивая головой, она глубокомысленно изрекала:
— Если ребенок ничей, то должен быть всех, а ежели он всех, то, стало быть, ничей!
Покупатели разводили руками, так и не проникнув в смысл Злоткиной загадки, и тогда ее внучка, придурковатая Ципа, презрительно улыбаясь, объясняла:
— Она подкидыш! Найденыш!
Юлианка всегда внимательно прислушивалась к этим разговорам,
Но однажды…
Стояла холодная ясная осень. В бакалейную лавку вошла женщина среднего роста, худощавая и стройная, в поношенном суконном пальто, в старой шляпе с выгоревшим, измятым цветком. У нее были большие голубые глаза, маленький рот и лоб в морщинках, над которым вились еще совсем по-молодому очень светлые волосы. Злотка встретила ее любезно:
— Наша новая жиличка! Дай бог счастья, дай вам бог счастья в новой квартире!
— Спасибо, милая, — ответила покупательница и попросила несколько фунтов сахару, пачку чая и немного керосину для лампы.
Лавочница, отвешивая и отпуская товар, завела, по обыкновению, разговор с покупательницей.
— Вы к нам надолго? — спросила она.
— Как бог даст, мне хотелось бы подольше пожить здесь…
— А уроки вы уже достали?
— Достала несколько. Но если вы услышите случайно, что кому-нибудь нужна…
— Знаю… знаю… мне два раза повторять не надо… Я-то уж не забуду… А мебель, которую я рекомендовала взять напрокат, понравилась вам?
— Хорошая, очень хорошая, мне лучшей и не надо…
— Что говорить! Брать мебель напрокат — дело не очень выгодное. Лучше бы, конечно, внести деньги сразу и купить!
— Конечно, милая, я это прекрасно понимаю, но где взять деньги? Попозже, со временем может быть, я смогу…
— Дай бог! Я вам добра желаю, но сомневаюсь, чтобы сейчас можно было достать уроки… Очень уж много учительниц у нас в городе.
Голос у худощавой женщины с увядшим лицом и светлыми волосами был тихий и мелодичный. Разговаривая с еврейкой, она все время украдкой поглядывала на сидевшую на пороге Юлианку. Взгляд ее выражал растерянность.
— Чей это ребенок? — спросила она, понизив голос.
Старуха ответила, как всегда:
— Общий!
— Общий?
— Ничей.
Ципа, переливавшая керосин в маленький бидон, вставила:
— Это подкидыш! Найденыш!
— Подкидыш! — чуть не вскрикнула женщина, и лицо ее зарделось до самых корней льняных волос. Но тут же, овладев собой, она спросила как бы между прочим:
— Давно нашли этого ребенка? Вы, верно, не помните?
— Как не помнить! Нашли как раз в тот год и в тот месяц, когда я выдавала замуж внучку… а она уже семь лет замужем… Значит, ребенка этого нашли семь лет тому назад… осенью… рано утром…
Женщина взяла у Ципы бидон с керосином. Она казалась уже совершенно спокойной, только руки у нее слегка дрожали.
— Кто нашел девочку? — спросила она.
— Нищенка. Ее уже нет в живых. Жила здесь, у нас во дворе, здесь и померла…
— А как зовут девочку?