Том 6/2. Доски судьбы. Заметки. Письма

Хлебников Велимир

В 1910–1911 гг. у Хлебникова не было самостоятельных публикаций. Идея его авторского сборника, предлагавшегося к изданию М. В. Матюшиным, по неизвестной причине не реализовалась. Все свое время Виктор отдает занятию «числами», поставив перед собой задачу математически понять природу времени. Об этом он сообщает зимой 1911 г. брату Александру из симбирской усадьбы Алферово, где поселились Хлебниковы в связи с новым трудовым наймом Владимира Алексеевича по управлению сельхозугодьями и лесами земского банка Ардатовского уезда.

17 июня 1911 г. В. В. Хлебников исключается из университета за невзнос платы осенью предыдущего года. Разумеется, деньги на оплату учебы и повседневное существование Виктор получал от отца регулярно. Дело было

не в финансовом положении семьи, а в психологическом выпадении человека из принятых житейских отношений. В те времена можно было как угодно долго числиться студентом, выполняя некие формальные обязательства. Выйдя за эти рамки, Хлебников стал безбытным, классически двусмысленным поэтом и мыслителем-скитальцем (по типу, скажем, украинского «мандрувального» поэта-философа XVIII в. Григория Сковороды).

Весной 1912 г. в гилейском доме Бурлюков, свободный от каких-либо «утомляющих» и «отнимающих» творческое время обязанностей, Хлебников компонует свой первый «ученый труд» в форме «разговора» – «Учитель и ученик». Это было и первое авторское издание Хлебникова, отпечатанное в Херсоне – «для изумления мира» – тонкая брошюра, содержавшая все самые важные для автора «краски и открытья». Тогда же из Херсона в Казань (где продолжала жить сестра Катя, совершенствуясь в стоматологии) Хлебников отправляет багажом корзину рукописей, которая пропадает. Годом раньше, в Алферово, озорные сельские курильщики украли на самокрутки кипу рукописей, с которыми Виктор приехал из Петербурга.

Единственная собственность Виктора Хлебникова – перевозимые с места на место в чемоданах, корзинах, узлах, мешках рукописи. Нередко они скапливались по случайным и забытым адресам, время от времени терялись и так же внезапно у кого-то и где-то обнаруживались. Еще не опубликованные, но уже публично экспонируемые, рукописи Хлебникова с самого начала вошли важным компонентом в мифологию его личности. Поздний драматический образ «зарезанных стихов» (стих. «Всем», 1922) и мелодраматический абрис злостных уничтожителей рукописей (финал сверхповести «Зангези», 1922) добавил к легендарности представлений об «очарованном страннике русской поэзии» зловеще-уголовный мотив заговоров и всевозможных интриг против него.

Наиболее фактично представлены вещность и сущность ранних хлебниковских рукописей в воспоминаниях Давида Бурлюка. «Отец российского футуризма», понимая историческую важность этих бумаг и реальную неспособность «Вити» правильно ими распоряжаться, оказался первым хлебниковедом, то есть их собирателем и публикатором. Так появился в конце 1913 г. изобиловавший многочисленными ошибками и просчетами, но замечательный своим пионерским духом том «Творений» Велемира Владимировича Хлебникова.

1912 год в биографии Хлебникова интересен и новыми знакомствами в Москве. А. Е. Крученых («речетворец» и «худог»), радикальный оппонент символизма и всего прилично-прилизанного «старья», стал его соавтором, издателем и первым провокативным толкователем «зауми» и «числярства». Четыре подписи (Д. Бурлюк, А. Крученых, В. Маяковский, В. Хлебников) стояли под манифестом «Пощечина общественному вкусу», с которого начались «отчаянные драки» следующего литературно-художественного сезона.

1913 год оказался для Хлебникова (и его коллег) действительно урожайным в публикационном смысле. Групповые сборники издавал Матюшин под маркой «Журавль», Крученых под маркой «ЕУЫ», Бурлюк под маркой «Гилея», Г. Кузьмин и С. Долинский как независимые издатели-меценаты. В 1913 г. были подготовлены (хотя вышли в свет с датой следующего года) уже упоминавшиеся «Творения» и две другие книги Хлебникова – «Ряв!» и «Изборник стихов. 1907–1914».

В 1913 г. поэты-«гилейцы», творчески связанные с кубистами в живописи, приняли газетную кличку «футуристы» как направленческое самоназвание. Появились кубофутуристы «Гилеи» в противоположность уже существовавшим в Петербурге эгофутуристам во главе

с Игорем Северяниным. На короткое время «кубо» и «эго» сливаются в нераздельном футуризме в сборнике «Рыкающий Парнас», также сложившемся в 1913 г.

В 1913 г. становится печатно известным и публично распространяемым хлебниковский неологизм будетлянин. Он воспринимается прежде всего как русская калька латинско-европейского «futurist», поскольку Хлебников запретил себе употребление неславянского корнесловия. Но словоновшество Хлебникова возникло в результате многолетних лексикограмматических поисков идеи грядущего, обозначения ковачей и носителей этой идеи, то есть раньше или, по крайней мере, независимо от содержательных интенций знаменитого манифеста Ф.-Т. Маринетти 1909 г. Хлебников никогда не употреблял слова «футуризм», никогда не называл себя «футуристом».

Хлебниковский «будетлянин», отрицая «теперь», «сегодня», «сейчас», устремлен из архаического дионисийства к грядущему подвигу преодоления смерти как обязательного биологического конца. Он должен «мерой» (числом), пониманием законов времени «смерить смерть», то есть победить рок, судьбу, пугающую неизвестность за порогом земного существования. Хлебниковский «будетлянин» (или «зачеловек») содержательно соотносим с ницшевским «сверхчеловеком».

«Идея сверхчеловека» (название статьи В. С. Соловьева) – стать победителем смерти, «освобожденным освободителем человечества от тех существенных условий, которые делают смерть необходимою, и, следовательно, исполнителем тех условий, при которых возможно или вовсе не умирать или, умерев, воскреснуть для вечной жизни». [5]

5

Соловьев В. С. Сочинения в двух томах. М., 1990. Т. 2. С. 633.

Такая коннотация хлебниковского неологизма дает возможность понять обостренность отрицания русским будетлянином гастролера-футуриста из Европы Маринетти. Для Хлебникова было неприемлемо, что он, русский поэт-мыслитель, в глазах непонимающей публики оказывается, вкупе с целой группой отечественных новаторов, лишь подражателем искусного итальянского «звукоизвергателя». В свою очередь, Маринетти, удивленный «метафизикой» и «пассеизмом» своих русских оппонентов, отказал им в праве именоваться футуристами.

В 1913-м и в последующие годы нетождественность двух понятий (футуризм и будетлянство) мало кем ощущалась. Нередко (и даже с охотой) деятели русского футуризма именовали себя будетлянами, не вникая в содержательную глубину и направленность хлебниковского словоновшества. Для точности отметим, что Маяковский лишь однажды употребил слово Хлебникова (статья «Будетляне», декабрь 1914 г.). Исключение подтверждает правило. Последовательно и открыто сближая эстетический и политический авангардизм в некую новую сущность («революция духа»), преодолевающую национальные границы, Маяковский утверждал себя именно футуристом. В будетлянстве Хлебникова присутствует мифо-поэтический вариант «русской идеи» как национальной самоидентификации, как именно русского ответа на вызовы времени и европоцентричной культуры. «Собственно европейская наука, – утверждал Хлебников, – сменяется наукой материка. Человек материка выше человека лукоморья и больше видит. Вот почему в росте науки предвидится пласт – Азийский, слабо намеченный сейчас» (СС, 6:199) [6] .

6

По определению Н. Гумилева, «несколько наивный шовинизм дал много ценного поэзии Хлебникова. Он ощущает Россию как азиатскую страну <…> утверждает ее самобытность и борется с европейскими веяниями» (Аполлон. 1914. № 1–2. С. 125).