Том 6. Лимонарь
Шрифт:
«Верни Авраама на землю, погубит он живую тварь. Не он создал, не ему и карать. Аз долготерпелив, щажу создание мое и воздаю всякому по судьбе его».
И по слову Господню вернул архистратиг Авраама на трудную землю.
IV
И когда наступил последний час, последние минуты жизни, сказал Господь архистратигу:
«Укрась смерть беспощадную, пошли ее прекрасной к другу моему, да не устрашит его, а будет нежна, как мать!
И исполнил архистратиг повеленное:
И она, горестная, она в неземной красе, в венке из пестрых цветов полей родных, стала перед другом Божиим, нежна, как мать.
Авраам поднялся в тревоге.
— Кто ты?
И смутился дух в нем.
— Я не для всех прихожу такая, — сказала смерть.
— Откуда венок у тебя — поля мои родимые!
— Нет никого изгнилее меня! — шептала смерть.
Она все ближе подходила к другу Божию.
Все ближе подходила последняя земная минута жизни Авраама.
— Открой же, кто ты?
— Аз есмь гроб, аз есмь плач, аз есмь пагуба.
— Имя твое?
Авраам опустился на землю.
Последние силы жизни покидали его.
— А перед другими какая ты? — спросил Авраам, он с болью раскрыл глаза и смотрел в лицо смерти: больно было смотреть глазам.
— Му — у — у — ча — аю! — ощерилась разлучница и венок полевой упал к ногам.
Авраам простер руки —
А смерть, как пустынный вихрь, столбом закрутилась над ним.
— Дела человека сплетают венец мне, в том венце я и явлюсь.
И цвет моря и заря вечерняя развеялись.
И зашипела голова змеевая.
— Я, как змея, я жалю и душу, пока не за-а-му-ча-аю!
И вдруг ножи сверкнули на месте головы.
— Я режу, терзаю, пока не за — аму — ча — аю!
И пламя выпыхнуло из оскаленного рта и языками, как венец, оплело пустую кость.
— Я палю, я жгу, пока не за-аму-ча-аю!
Авраам на один миг открыл глаза: венок из пестрых цветов — поля родимые! лежал на голове разлучницы. И нежные руки закрыли ему усталые его глаза.
— Из всей твари, созданной Богом, я не нашла подобного тебе ни в ангелах, ни в архангелах, ни в началах, ни во властях, ни в престолах. И во всех живущих на земле и в водах нет подобного тебе. А когда ты появился на Божий свет, воссияла на востоке звезда и поглотила четыре звезды на четырех небесных концах, и волхвы сказали царю, что родился человек и будет этот человек отцом народов. И царь давал за тебя отцу твоему Фарре золота и серебра, полон дом насыпешь, но твоя мать Эдна не выдала тебя царю, сохранила тебя и три года вы тайно жили в пещере. И Господь благословил тебя, назвал тебя другом своим. И сделалось имя твое велико по всей земле.
И стала она на колени, злая разлучница, смерть прекрасная, и пучком полевых любимых цветов — поля мои родимые! — осеняя с головы до ног друга Божия, шептала напутствие заветным словом Божиим:
— И благословлю тебя и возвеличу имя твое, и будешь ты в благословение. Я благословляю благословляющих тебя, и проклинающих тебя прокляну, и
И Авраам, как во сне, предал дух свой.
И ангелы понесли душу его на вечный покой.
А тело похоронил Исаак в пещере Махпеле на поле Ефрона, славя Бога всевышнего.
1915 г.
АПОЛЛОН ТИРСКИЙ{*}
I
Антиох, владетельный и многославутый царь сирийский, из всех царей храбр и красен, повоевал множество царств и создал город во славу имени своего — Антиохию. Но выше башен неподступного города, выше царского имени, выше славы его была у Антиоха дочь — во всей поднебесной не найти по красоте равной — царевна Ликраса.
И когда померла царица, и остался царь с царевной, вошла царю в сердце мысль о красоте царевны: выше башен неподступного города, выше царского имени, выше славы его была красота царевны Ликрасы.
И царь не мог утаить своей мысли.
Царевна хотела бежать от отца. Но как убежишь: днем и ночью стерегла ее царская стража.
Изумелый и неключимый смотрел царь, забыл царь, что царевна ему дочь.
— Лапландские волхвы предсказали... так оно, значит, выходит... — оправдываясь, путался царь.
— Ты победил народы и не можешь справиться с страстью! Истинное мужество не города покорять, а мысли и чувства. Пойдет о тебе злая слава...
— Пустяки, — обрадовался царь, — слава! Сначала-то, конечно, будут болтать и то, и се, а помаленьку все сгладится. Человек ко всему привыкает.
Был у царя Антиоха страж первый, человек лисавый: и так, и сяк закрутить может и себя не забудет, — Лук Малоубийский. И велел царь этому Луке лисавому накупить в Рядах золотых ковров и всяких шелковых персидских и китайских поставов и, как запрут купцы лавки, чтобы скрытно от сторожей устлать от ворот и до площади всю Ильинку: пускай царевна воочию убедится, до чего пуста всякая слава, а человек ко всему привычен.
Лук все исполнил по царскому слову.
Настало утро, потянулись со всех концов купцы на Ильинку, кто на коне, кто на своих, и все, как всегда, а как увидели, что за мостовые, и уже не то, что на коне или идти, а по стенке всяк норовил до лавки добраться, чтобы как сапогом не запачкать. И весь день только и было разговора, что о невидали и неслыханном деле: таким добром устлать мостовую! Весть разнеслась по городу, и побежал народ, хотя — издали поглазеть, и такая была давка, как на крестном ходу. Прошла ночь, ковры не убирают, ковры как лежали, так и лежат, и уже на следующее утро кое — кто впопыхах, по меняльному делу, и ногами наступил, а тот, смотри, сапожищем прошелся. А разговор, хотя все еще о коврах, но куда потише. Много еще и любопытных, но опять же с вчерашним не сравняться и не та торопь: ковры на месте, успеется, все увидят. Прошла еще ночь, настал третий день, ковры на месте, а уже никто не смотрит, — не замечают! — кто на коне, кто на своих по коврам.