Том 6. Отдых на крапиве
Шрифт:
Хорошо, если вблизи находится дальнозоркий человек. Он с молниеносной быстротой найдет пенсне, но при этом не упустит случая облить своего несчастного друга и брата — такого же человека, как и он сам, — ядом снисходительного презрения и жалости:
— Да где ты ищешь? Вот же оно! Эх ты! Слепая курица!
Я часто замечал, что дальнозоркие люди презирают нас и не прочь, если подвернется случай, подшутить, посмеяться над нами.
Один знакомый потащил меня в театр и там сделал меня целью самых недостойных
Сначала он не знал, что я близорук, и открылось это лишь благодаря простой случайности. В антракте после первого действия мы стояли в ложе бельэтажа, и мой знакомый рассматривал публику партера. Я стоял около и равнодушно обводил глазами тусклые белые пятна лиц, смутно проплывавших перед моими глазами.
— Смотрите, — сказал мой знакомый, дергая меня за руку. — Вот новый французский посланник!
— Где?!
— Вот видите, — внизу, около той ложи, в которой сидит декольтированная дама в сером.
Я хотел сознаться, что не вижу ни дамы, ни ложи, но боязнь бестактных насмешек и разговоров удержала меня от этого.
Я наклонился через барьер, бросил бессмысленный взгляд на опущенный занавес и с деланным оживлением воскликнул:
— Ах, вижу, вижу. Вот он.
— Да не туда! Вы совсем не туда смотрите!.. Влево, около второй ложи.
Я покорно повернул голову влево и, стараясь, чтобы он не проследил направление моего бесцельного взгляда, сказал:
— Ага! Вот он. Теперь я его узнал.
— Удивительно! Он только что сейчас скрылся в проходе. Как же вы могли его узнать?
— Да вы про кого говорите? — смущенно спросил я.
— Про того высокого в белых брюках, который стоит около оркестра?
— В белых брюках? — ахнул мой собеседник. — Протрите глаза! Там стоит господин, но цвета брюк его не видно, потому что его заслоняет дама в белом платье. Послушайте!!.. Вы дьявольски близоруки…
Я стал энергично отрицать это, и мое нахальство обидело его.
Он помолчал и через минуту, вглядываясь в толпу, шевелившуюся внизу, сказал:
— Вот идет ваш знакомый Петрухин. Он кланяется вам. Почему же вы не отвечаете ему?
Я перевесился через барьер и неопределенно закивал головой, закланялся, заулыбался.
— Смотрите, — тронул меня за плечо знакомый.
— Вдова Мурашкина с дочерьми — вон, видите, в ложе, что-то говорит о вас… Почему-то укоризненно грозит вам пальцем…
«Вероятно, — подумал я, — я им не поклонился, а Мурашкины никогда не прощают равнодушия и гордости».
Раскланялся я и с Мурашкиными, хотя никого из них не видел.
В этот вечер мой знакомый тронул меня до слез своей заботливостью: он беспрестанно отыскивал глазами людей, которые, по его словам, делали мне приветственные знаки, посылали дружеские улыбки, и всем им я, со своей стороны, отвечал, раскланивался, улыбался, принимая
А когда мы возвращались из театра, этот пустой ничтожный человек неожиданно расхохотался и заявил, что он все выдумывал: ни одного знакомого в театре не было, и я по его указаниям посылал все свои улыбки, поклоны и приветствия черт знает кому — или незнакомым людям, или гипсовым украшениям на стенах театра.
Я назвал этого весельчака негодяем, и с тех пор ни одна душа не услышит от меня о нем доброго слова. Наглец, каких мало.
Вообще театры пугают меня после одного случая: однажды я приехал в театр с опозданием — к началу второго действия и, впопыхах сбросив пальто на руки капельдинера у вешалки, ринулся к дверям. Но капельдинер бешено взревел, бросил мое пальто на пол, догнал меня и схватил за шиворот.
— Как вы смеете, черт возьми? — крикнул он.
Оказалось, что это был полковник генерального штаба, приехавший за минуту до меня и только что раздевшийся у вешалки.
Мы стали ругаться, как сапожники, и я заявил, что пойду сейчас к околоточному составить на него протокол. Я побежал по каким-то коридорам, после долгих поисков нашел околоточного и задыхающимся голосом сказал:
— Меня оскорбили, г. околоточный. Прошу составить протокол.
— Убирайтесь к черту! — завопил он. — Какой я вам околоточный?!
Когда я рассмотрел его, — он оказался тем же полковником генерального штаба, на которого я снова наткнулся в полутьме.
Изрытая проклятия, я опять побежал, нашел околоточного (уже настоящего) и, приведя его на место нашей схватки, указал на стоявшего у вешалки полковника:
— Вот он. Ругал меня, оскорблял. Арестуйте его.
И поднялся страшный крик и суматоха. Офицер назвал меня в конце концов идиотом, и я не спорил с ним, потому что после десятиминутных пререканий выяснилось, что это другой офицер, а тот, первый, давно уже ушел.
Все ругали меня: офицер, околоточный, капельдинеры…
Было скучно и неприветливо.
Однажды я изменил своим убеждениям.
Будучи прогрессистом, я, вообще, держусь такого взгляда, что с домашней прислугой обращаться должно строго и хотя и вежливо, но без тени фамильярности. Иначе прислуга портится.
В один дождливый вечер я зашел к знакомым. Радостно, всей гурьбой высыпали знакомые в переднюю встретить меня, и я стал дружески со всеми здороваться.
Седьмое рукопожатие предстояло мне проделать с молодой барышней в кокетливом переднике, но едва я протянул ей руку, — она спряталась назад и ни за что не хотела здороваться, хихикая и конфузясь. Сбитый с толку, недоумевающий, я настаивал, искал ее руку, а хозяева смущенно засмеялись и объяснили, что она — горничная.