Том 6. Проза 1916-1919, пьесы, статьи
Шрифт:
Таежников. Да, это правда… зачем они пришли? Оставайтесь, Полина, мы будем веселиться. Смотрите, как тихо опять, как хорошо! Вот и капитан идет!..
День кончился. Вечер густо розовеет, переходя в светлую бессонную ночь; пыль и дым розовым туманом мреют над землею, и нежно светлеет беззвездное жидкое небо. Свистки пароходов над недалекой Невою. Входит капитан и — хохочет.
Прелестнов. Тетенька-то… а? И на ленте ведет собачонку! (Хохочет.)Но какой экипаж! Какой лакей! Признаться, даже я был несколько афроппирован, а мой Егор в его
Смеется и подошедший Монастырский, смеются все.
Монастырский. Хватил, капитан!
Прелестнов. Нет, позволь, Егор! Я рыцарь, я обожаю дам и преклоняюсь, за что и сам обожаем всю жизнь, но — фанаберии не терплю. И на ленте ведет собачонку!
Монастырский (Таежникову, укоризненно).Михаил!
Таежников. Оставь, Егор, сам знаю, что надо знать. Поговори лучше с Полиной Ивановной, смотри, как она загрустила.
Паулина. Нет, я уже немножко прошель. А собачки я не видаль.
Прелестнов. Так прелестно выразился лишь поэт! Егор, наполним фиалы! Но какой чреватый день: точно рог изобилия прорвался над нашей головою… И на ленте ведет собачонку! Кладбищенский, — пей!
Таежников. Дайте и мне стакан. За ваше здоровье, капитан, за то, чтобы ваш бодрый дух всегда остался светел и невозмутим!
Прелестнов. И невозмутим. Аминь. Идет!
Монастырский. За твое, Миша!
Таежников. Господа! Танечка! Полина Ивановна! Стоит ли из-за того, что на нас дважды нападали враги…
Прелестнов. Верно, дважды! Но отбиты!
Таежников. Стоит ли из-за этого отдавать дьяволу тоски наши редкие и лучшие минуты?
Прелестнов. Не стоит! Положительно!
Таежников. В розовых одеждах идет к нам дьявол белых ночей — и у дьявола бывает праздник, пусть будет праздник и у нас!..
Паулина (шепчет).Я боюсь дьяволь.
Прелестнов (также). Это аллегория.
Таежников. Взгляни, Егор: не то же ли небо над нами? Вслушайся: не тот же ли воздух обвевает наши лица? Злая судьба бедняков насмеялась над нами, мы ограблены, мы унижены, мы изгнаны на пустырь из пиршественных палат — но не с нами ли Бог и вечная природа? Смотрите: вот каменные стены лезут на нас, чтобы отнять последний воздух у нашей груди, — а мы дышим! Вот мусором и известкой они загрязнили всю землю, придушили траву, — а цветок-то вырос! Где цветок, Егор?
Паулина. Вот. Ах — он уже завял. Бедненький!..
Монастырский. Ты прав. Михаил, — долой уныние и хандру. Гавриил, фиалы!
В некоторых окнах домов, на высоте, уже зажглись неяркие огни; длинным рядом светлых пятен вспыхнули окна дальней фабрики. Темнеет.
Таня (тихо).У вас болит сердце, Михаил Федорович?
Таежников (счастливо улыбаясь).Болят, Таня! Долой уныние, — но не надо шума и громкого смеха, друзья. Будем тихи, печальны и радостны в нашей печали. Глядите: в домах уже загорелись огни… и можно ли не любить людей, не верить, не искать их объятий, когда видишь эти огоньки перед наступающей ночью?
Молчание. Все задумались. Монастырский декламирует сдержанным басом.
Монастырский.
Еду ли ночью по улице темной, Бури заслушаюсь в пасмурный день, Друг беззащитный, больной и бездомный, Вдруг предо мной промелькнет твоя тень!.. Сердце сожмется мучительной…Занавес
Действие третье
Осенний темный вечер.
В доме благополучие: Горожанкин пришел трезвый и полностью принес жалованье: по этому случаю был обед с гостями, а после обеда Елизавета Семеновна устроила стуколку. Играют на орехи. Стол придвинут, ввиду недостатка стульев, к кровати Горожанкина, на которой сидит он сам и льнущий к нему счастливый Сеничка. Горожанкинв вицмундире, галстух ему повязывала Елизавета Семеновна, и вообще видом он чист и праздничен, но в хитрых глазах и выражении ширококостного, мясистого, красного лица таится вражда и презрение ко всему этому благополучию и благородному фасону: всей душой хотел бы он оказаться в кабаке, за шкаликом. Елизавета Семеновна одета также празднично, для гостей, в кружевной наколке; похудела и кашляет еще больше. Таня — все та же. Из гостей присутствуют: Монастырский, капитан Прелестнов, Паулина и старичок из богадельни, Яков Иванович; играть он, по слепоте и глухоте, в сущности, не может, но тоже — держит карты. Посередине стола всякое угощение: пастила, пряники, леденцы и даже яблоки. Таежниковне играет и лежит у себя на постели, за полуотдернутым занавесом. Лежит он на спине, с открытыми глазами, руки закинуты за голову — не то прислушивается, не то думает упорно о своем. Исхудал, и бородка кажется еще чернее. При открытии занавеса за столом общий смех. Смеются над Яковом Ивановичем, перепутавшим карты.
Паулина. Он думаль, что это дама!.. Фи, это король!
Сеня (хлопает в ладоши),Вот так дама! С бородкою! Папа, Яков Иваныч думал, что это дама!
Таня. Тише, тише, Сеня, Яков Иваныч ошибся.
Горожанкин. Не толкайся, Семен. — Ты что же это, Яков Иваныч, за дамами приволакивать? А еще в богадельне живешь — не знал я, что у тебя такая слабость к дамскому полу!
Сеня (в восторге). Яков Иваныч дам любит!
Прелестнов. Этаким манером, сударь мой, вы и меня при всех моих регалиях за даму почтете — кхе… кхе!
Сеня (в еще большем восторге).Капитан — дама!
Горожанкин. Я тебе говорю, не толкайся!
Елизавета Семеновна (строго.)Перестань, Сеня…ты и папе мешаешь. Чему тут смеяться? Яков Иваныч слепенький, он в богадельне живет, и тут вовсе не над чем смеяться. (Громко.)Яков Иваныч! Правда, какие глупые: смеются!