Том 6. Проза 1916-1919, пьесы, статьи
Шрифт:
Входят Феклуша и Карл.
Карл. Что, уже домой? Пора. Черт знает, что такое, Лиза: только сейчас я хвастал Феклуше своим здоровьем — и вдруг в сердце пренеприятнейший перебой! Как ты думаешь, это не может быть пороком сердца?
Елизавета. Не думаю. Едем же. До свидания, Александров.
Карл. Да и я не думаю, чтобы порок, но ужасно неприятно. Нет, к черту все, завтра же за массаж! Прощайте, Феклуша, и, пожалуйста, эти дни не тревожьте меня, я буду отдыхать, а через недельку заходите. Или лучше я вам сам напишу, когда прийти…
Елизавета. Идем же, Карл!
Карл.
Выходят.
Феклуша (говорит в прихожую).Дверь закрывается сама, Карл Эдуардович.
Голос Карла. Я знаю. Прощайте.
Феклуша. Прощайте. (Феклуша один. Садится у стала, вынимает из кармана конверт и из него аккуратно сложенную бумажку, читает:)«Прошу никого не винить в моей смерти. Завещания нет. Слуге Ивану прошу выдать пятьсот рублей. Генрих Тиле». Так, превосходно-с. Он думает, что у меня одна записочка, а у меня две: дурак Карлуша. Жаден, а дурак. И не заметил, что на той числа нет, а этот не может числа не поставить — дурак Карлуша. И «эр» там написано с отличкой от его почерка, тоже не видал от жадности. Вот такие-то попадаются, дураки — правду этот говорит. (Подходит к зеркалу, вынимает гребешочек и причесывается, стряхивая волосы.)Лезут, проклятые! Должно быть, чахотка — холодно и потею… ну, так я ж тебе покажу мою чахотку! (Ходит по комнате, презрительно разглядывая вещи.)Я тебе покажу! (Пробует открыть запертый стол, перебирает бумаги, презрительно отшвыривая их.)Порядок! Мошенники! Я тебе покажу твой порядок! (Садится у стола и размахивает руками.)А хорошо бы под Николаевский мост мину подложить и взорвать — чтобы все полетели к чертовой матери. Да. А можно и под весь город мину подложить, в десять тысяч пудов… тогда и сам полетишь к черту. Нет, отчего же сам? Провод можно сделать до Шувалова и кнопку где-нибудь на дереве, в лесочке: нажал раз — вот все и полетели к черту. А придется-таки мне в сумасшедший дом: вертелся, вертелся, а теперь не отверчусь. Нет! Шалишь! (Задумывается.)Бить там будут, здорово бьют там, говорят, ребра ломают — вот это неприятно. И стол, говорят, плохой: сумасшедший-то не понимает, а жаловаться начнет, сейчас ему ребро пополам: не ври! Сумасшедший никаких прав не имеет, вот это несправедливо, куда закон смотрит. Конечно, можно и тихо сидеть, тогда тебя никто не тронет, да и сторожа тихих любят: тоже небойсь немало намучились ребятки. Ох, не мало! Ну, да, тихо! (Встает и начинает ходить все быстрее.)Хорошо говорить тебе? тихо. Да. Тебе хорошо, а мне нехорошо. Да. А мне нехорошо… (Кружится бестолково по комнате, невнятно бормочет, не замечает вошедшего Генриха Тиле.)
Тиле. Здравствуй, Феклуша.
Феклуша. Что? Что?
Тиле. Я говорю: здравствуй. Ты что бегаешь?
Феклуша. Я-то? Ничего. Здравствуйте, Генрих Эдуардович.
Тиле. Бормочешь что-то. Ты здоров?
Феклуша (смеется).Разве бормотал? Не с кем поговорить, так я с собою рассуждаю. Товарища себе нашел, такой же умный, как и я.
Тиле. О чем рассуждаешь?
Феклуша. Кому мои глупости интересны! Так, о житейском. Дождь на дворе?
Тиле. Дождь. (Устало садится.)
Феклуша. Генрих Эдуардович, а Иван ушел. Говорит, что вы сегодня его отпустили?
Тиле. Да, я его отпустил. Сядь, пожалуйста, и помолчи.
Молчание.
Феклуша. Что это, Генрих Эдуардович, у вас такой вид исхудалый, вы не больны ли? К доктору бы сходили.
Тиле. Нет, я здоров. Вероятно, устал сегодня на собрании, много говорить пришлось о делах. О делах, Феклуша. Спорил с глупцами и устал. Ты надолго ко мне?
Феклуша. Нет, на минутку, я сейчас.
Молчание.
Тиле. Жаль, что камина у меня нет. Все обдумал, а камин позабыл… правда, квартира с отоплением. Ну?!
Феклуша. Генрих Эдуардович!.. В ваших планах произошла перемена. Хоть вы поклянитесь мне…
Тиле. Да? Постой: откуда здесь пахнет духами? Да, пахнет. Уж не стал ли ты душиться, Александров?
Феклуша. Вы уж выдумаете! Никаких духов я не слышу.
Тиле. Нет, пахнет. Впрочем, это не важно. Что же ты Желаешь сказать мне? — говори.
Феклуша. Я уже сказал. В ваших планах произошла перемена — скажите правду, Генрих Эдуардович, на колени перед вами стану, пять лет в церкви уж не был, а теперь в церковь пойду, молиться за вас буду. Скажите правду!
Тиле. Очень ты любишь становиться на колени, Александров. Какую правду? Я сегодня устал.
Феклуша. Ну… голубчик, ну, миленький! Товарищами ведь были, вспомните, как маленькие были, как в Петершуле учились… Скажите! Отпустите мою душу, не могу я больше! (Плачет.)
Тиле. Ты тоже плачешь? Странно. Сегодня я почему-то вижу очень много слез. Сегодня я был на вокзале…
Феклуша (вздыхая после плача и вытирая глаза грязным платком).Зачем на вокзале?
Тиле. Поезда смотрел… нет, письмо отправлял. И вот я увидел старую женщину в платке, которая шла по перрону, и была совсем одна, и плакала при всех. Странно… (Задумывается.)
Феклуша. На улице редко кто плачет: разве только пьян или родственника хоронит. — Генрих Эдуардович, внемлите, а то… опять заплачу!
Тиле. Да? Не надо. Нет, в моем плане существенной перемены не произошло. И уже с завтрашнего дня для тебя наступает спокойствие: завтра я уезжаю.
Феклуша (краснея).Завтра? По какой карте?
Тиле. Тсс!.. Сейчас мне трудно говорить с тобой, Феклуша, старый товарищ, но завтра ты еще зайдешь ко мне и все узнаешь. (Усмехаясь.)Но только не вздумай гнаться за мной — не догонишь!
Феклуша. Ну, что это вы!..
Тиле. Да, да, ты хитрый зверек!
Феклуша. Дураку и хитрость не помогает, только себя и обманешь. Пораньше утром зайти, до службы?