Том 6. Зимний ветер. Катакомбы
Шрифт:
— Свободным будете после победы, не раньше, — ответил генерал. — А теперь ступайте, возьмите с собой товарища пионера и накормите хорошим гвардейским ужином. А вместо ста граммов пусть ему выдадут плитку нашего высококалорийного шоколада.
На другой день Петя въехал в Одессу на броне танка вместе с Леонидом Цимбалом и Колесничуком. Танки остановились возле железнодорожного виадука внизу Крестьянского спуска, и они отправились дальше пешком.
Было позднее утро. Город еще хранил свежие следы уличных боев, продолжавшихся всю ночь. Советские войска окончательно
Яркое солнце и сильный холодный ветер, разносивший по улицам тучи обгорелой бумаги из румынских и немецких учреждений и участков, разгромленных народом, напоминали о тех предпраздничных днях, когда в доме производится генеральная уборка: с треском распахиваются мутные окна, под ногами хрустит старая, окаменевшая замазка, сдвигается мебель, и сквозняки метут по полу зимний сор из всех углов, закоулков и чуланов.
Еще на мостовых валялись неубранные немецкие трупы и опрокинутые грузовики с награбленным советским добром, еще всюду дымились пожары, еще из подвалов вытаскивали последних немецких автоматчиков-факельщиков и опознанных провокаторов, еще срывали с угловых домов таблички переименованных улиц, еще разъяренный и страшный в своей святой ярости советский народ гнал захваченных в плен немецких эсэсовцев — грязных, обовшивевших, с землистыми, картофельными лицами и глазами, полными ужаса, более похожих на беглых каторжников, чем на воинов, — а уже в город одно за другим въезжали советские учреждения, все время находившиеся во вторых эшелонах Третьего Украинского фронта.
Кое-где на углах стояли кучки словацких и румынских солдат. У некоторых из них на пилотках были нашиты красные ленточки. Солдаты махали руками и кричали вслед Леониду Цимбалу, Колесничуку и Пете:
— Здравствуй, рус! Здравствуй, большевик! Ура!
И они, прикладывая руки к шапкам, кричали в ответ:
— Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Действуйте, ребята! Ура!
Петя чувствовал особенный душевный подъем. Они шли не по тротуару, а посредине мостовой, как и подобало идти хотя и маленькой, но все же воинской части. Они продолжали чувствовать себя воинской частью, чем-то вроде отделения или звена подпольного отряда Черноиваненко. Они все еще не могли освоиться с мыслью, что задача их отряда уже окончена и они больше не подпольщики.
Петя видел себя как бы со стороны. Вот он идет — мужественный, суровый, выполнивший свой воинский долг перед родиной, черный от подземной пыли, удивляющийся свежему ветру и яркому солнцу, в откинутой за спину плащ-палатке, с медалью на груди и наганом за пазухой, — пионер Петя Бачей, еще совсем недавно вице-президент кружка юных натуралистов, а теперь партизан, народный мститель.
И точно, в них — в Леониде Цимбале, Колесничуке и Пете — было нечто, заставлявшее людей, наполнявших улицы, останавливаться. Их вид не мог вызвать сомнения. Это были подпольщики, легендарные обитатели катакомб.
Мальчики бежали за ними, крича:
— Дяденьки, вы не с одесских катакомб?
— А что — заметно?
— Спрашиваешь! — во весь
— Из отряда Черноиваненко.
— Товарища Гаврика?
— Ага, — отвечал Петя равнодушно.
— Жорка, Ленька, Карпуха, ой, бежите скорей сюды, тут идут черноиваненковцы!
— Гавриковцы идут!
И мальчики бежали по тротуару, провожая Петю, Колесничука и Леонида Цимбала с таким восторженным, даже несколько обалделым видом, словно это был целый полк с оркестром впереди.
Но Петин триумф достиг своей высшей точки, когда один совсем маленький головастый мальчик в рваном офицерском френче, доходившем до черных щиколоток его босых ножек, с красным флажком в руке, забежал на мостовую и, идя перед Петей задом, спросил, не сводя с Пети восхищенного взгляда:
— Дяденька, какой это у вас орден?
На что Петя, снисходительно усмехнувшись, ответил:
— Это, милок, всего лишь медаль «За боевые заслуги».
— Ой, какая красивая! — закричал малыш на всю улицу пересыпским голосом, но тут же запутался пятками в румынском френче и, к общему веселью, со всего маху сел на мостовую, на миг расстроив четкие походно-боевые ряды Колесничука, Пети и Леонида Цимбала.
Одним словом, все было чудесно, замечательно в этот упоительный День Победы.
— Черноиваненковцы идут, усатовцы идут! — поминутно слышалось в толпе.
56. Папкино письмо
Под прекрасной классической колоннадой бывшей городской думы, на небольшой площади, по-видимому, только что закончился летучий митинг. По лестнице спускался оратор, окруженный толпой. Это был седой как лунь старик в полной матросской форме русского дореволюционного военного флота. Ветер трепал синий воротник его голландки и длинные георгиевские ленты шапки с золотой печатной надписью впереди — «Князь Потемкин-Таврический».
— «Потемкин»! «Потемкин»! — слышался говор в толпе. — Матрос с «Потемкина». Только что его привезли из Николаева на торпедном катере.
— Он всю оккупацию пережил в Одесской области.
— Старый подпольщик.
— Говорят, самого Ленина знакомый. Зимний брал.
— У нас в Одессе с гайдамаками счелся.
— Весь белый, как одуванчик.
— А брови еще-таки довольно черные. Боевой старик!
— Спрашиваешь! С тысяча девятьсот пятого года борется за Советскую власть.
— Говорят, он тогда у нас в Одессе состоял в боевой организации.
— А это с ним что за девочка?
— Это его дочка.
— Не дочка, а внучка.
— Ну, может быть, внучка, это не важно.
— Она с ним всюду ходила, когда он работал за шарманщика, пела, танцевала с бубном. Их все считали за румына и за румыночку.
— Да, она сильно чернявенькая.
— Так здорово по-румынски лопотала, и он тоже самое.
— Он — это не удивительно: он с «Потемкином» был в Румынии, некоторое время там жил, научился разговаривать по-ихнему.