Том 6. Зверобой или Первая тропа войны
Шрифт:
Гурон был, видимо, раздосадован, хотя ему и удалось сдержать открытое проявление неудовольствия. Вскоре он покинул пленника и, присоединившись к другим воинам, сообщил им все, что ему удалось выведать. Гнев у них смешивался с восхищением перед смелостью и удалью врагов. Три или четыре индейца взбежали по откосу и осмотрело дерево, под которым стояли наши искатели приключений Один из ирокезов даже спустился вниз и обследовав отпечатки ног вокруг корней, желая убедиться в достоверности рассказа. Результат этого обследования подтвердил слова пленника, и все вернулись к костру с чувством непрерывно возрастающего удивления и почтительности. Еще тогда, когда
Молодой индеец, которого мы видели в обществе делаварки и еще одной девушки, до сих пор не делал никаких попыток заговорить со Зверобоем. Он держался особняком даже среди своих приятелей и, не поворачивая головы, проходил мимо молодых женщин, которые, собравшись кучкой, вполголоса беседовали о бегстве своей недавней товарки. Похоже было, что женщины скорее радуются, чем досадуют на все случившееся. Их инстинктивные симпатии были на стороне влюбленных, хотя гордость заставляла желать успеху родному племени.
Возможно также, что необычайная красота Уа-та-Уа делала ее опасной соперницей для младших представительниц этой группы, и они ничуть не жалели, что делаварка больше не стоит на их пути. В общем, однако, преобладали более благородные чувства, ибо ни природная дикость, ни племенные предрассудки, ни суровая доля индейских женщин не могли победить душевной мягкости, свойственной их полу. Одна девушка даже расхохоталась, глядя на безутешного поклонника, который считал себя покинутым. Ее смех, вероятно, пробудил энергию юноши и заставил его направиться к бревну, на котором по-прежнему сидел пленник, сушивший свою одежду.
— Вот Ягуар! — сказал индеец, хвастливо ударив себя рукой по голой груди, в полной уверенности, что это имя должно произвести сильное впечатление.
— А вот Соколиный Глаз, — спокойно возразил Зверобой. — У меня зоркое зрение. А мой брат далеко прыгает?
— Отсюда до делаварских селений. Соколиный Глаз украл мою жену. Он должен привести ее обратно, или его скальп будет висеть на шесте и сохнуть в моем вигваме.
— Соколиный Глаз ничего не крал, гурон. Он родился не от воров, и воровать не в его привычках. Твоя жена, как ты называешь Уа-та-Уа, никогда не станет женой канадского индейца. Ее душа все время оставалась в хижине делавара, и наконец тело отправилось на поиски души. Я знаю, Ягуар очень проворен, но даже его ноги не могут угнаться за женскими желаниями.
— Змей делаваров просто собака; он жалкий утенок, который держится только на воде; он боится стоять на твердой земле, как подобает храброму индейцу!
— Ладно, ладно, гурон, это просто бесстыдно с твоей стороны, потому что час назад Змей стоял в ста футах от тебя, и, не удержи я его за руку, он прощупал бы прочность твоей шкуры ружейной пулей. Ты можешь пугать девчонок в поселках рычанием ягуара, но уши мужчины умеют отличать правду от неправды.
— Уа-та-Уа смеется над Змеем! Она понимает, что он хилый и жалкий охотник и никогда не ступал по тропе войны.
— Почему ты знаешь. Ягуар? — со смехом возразил Зверобой. — Почему ты знаешь? Как видишь, она ушла на озеро и, вероятно, предпочитает форель ублюдку дикой кошки. Что касается тропы войны, то, признаюсь, ни я, ни Змей не имеем опыта по этой части. Но ведь теперь речь идет не об этой тропе, а о том, что девушки в английских селениях называют большой дорогой к браку. Послушай
Рука Ягуара опустилась на томагавк, и пальцы его судорожно сжали рукоятку, словно он колебался между благоразумием и гневом. В этот критический момент подошел Расщепленный Дуб. Повелительным жестом он приказал молодому человеку удалиться и занял прежнее место на бревне, рядом со Зверобоем.
Некоторое время он сидел молча, сохраняя важную осанку индейского вождя.
— Соколиный Глаз прав, — промолвил наконец ирокез. — Зрение его так зорко, что он способен различить истину даже во мраке ночи. Он сова: тьма ничего не скрывает от него: он не должен вредить своим друзьям. Он прав.
— Я рад, что ты так думаешь, минг, — ответил охотник, — потому что, на мой взгляд изменник гораздо хуже труса. Я равнодушен к Водяной Крысе, как только один бледнолицый может быть равнодушен к другому бледнолицему. Но все же я отношусь к нему не так плохо, чтобы завлечь его в расставленную тобой ловушку. Короче говоря, по-моему, в военное время можно прибегать к честным уловкам, но не к измене. Это уж беззаконие.
— Мой бледнолицые брат прав: он не индеец, он не должен изменять ни своему Маниту, ни своему народу.
Гуроны знают, что взяли в плен великого воина, и будут обращаться с ним как должно. Если его станут пытать, то прибегнут лишь к таким пыткам, каких не выдержать обыкновенному человеку; а если его примут как друга, то это будет дружба вождей.
Выражая столь своеобразно свое почтение пленнику, гурон исподтишка следил за лицом собеседника, желая подметить, как тот примет подобный комплимент. Однако серьезность и видимая искренность гурона не позволили бы человеку, не искушенному в притворстве, разгадать его истинные побуждения. Проницательности Зверобоя оказалось для этого недостаточно, и, зная, как необычно индейцы представляют себе почет, воздаваемый пленникам, он почувствовал, что кровь стынет в его жилах. Несмотря на это, ему удалось так хорошо сохранить невозмутимый вид, что даже такой зоркий враг не заметил на лице бледнолицего ни малейших признаков малодушия.
— Я попал к вам в руки, гурон, — ответил наконец пленник, — и, полагаю, вы сделаете со мной то, что найдете нужным. Не стану хвастать, что буду твердо переносить мучения, — я никогда не испытывал этого, а ручаться за себя заранее не может ни один человек. Но я постараюсь не осрамить воспитавшего меня племени. Однако должен теперь же заявить, что, поскольку у меня белая кровь и белые чувства, я могу не выдержать и забыться.
Надеюсь, вы не возложите за это вину на делаваров или их союзников и друзей — могикан. Всем нам более или менее свойственна слабость, и я боюсь, что белый не устоит перед жестокими телесными мухами, в то время как краснокожий может петь песни и хвастать своими подвигами даже в зубах у своих врагов.
— Посмотрим! Соколиный Глаз бодр духом и крепок телом. Но зачем гуронам мучить человека, которого они любят? Он не родился их врагом, и смерть одного воина не может рассорить его с ними навеки.
— Тем лучше, гурон, тем лучше! Но я не хочу, чтобы между нами остались какие-нибудь недомолвки. Очень хорошо, что вы не сердитесь на ценя за смерть воина, павшего в бою. Но все-таки я не верю, что между нами нет вражды, — я хочу сказать, законной вражды. Если у меня и есть индейские чувства, что это делаварские чувства, и предоставляю вам судить, могу ли я быть другом мингов.