Том 9. Лорд Бискертон и другие
Шрифт:
— Не сейчас, Плам, позже, — взвыла Этель, уводя его от греха подальше. — Сначала надо выслушать это.
В одном из огромных, до полу, окон я заметил мужчину, лежащего во дворе, прямо на садовой дорожке. Он целился в нас широкоугольным объективом.
— Фотограф, — прошипел Стигвудов Клерк, хотя это было понятно без слов. — Вроде бывший друг Джекки Кеннеди, — снова подмигнул он.
Мы скучились вокруг рояля. Было решено, что я сяду с Пламом и, если он внезапно оглохнет, помогу следить за словами песен по странице, пока Композитор будет играть и петь. Этель, довольствуясь задним сиденьем, примостилась у нас за спиной. Композитор развернул партитуру и приготовился начать игру с центра. Я заметил, как во дворе бывший приятель Джекки переместился на дерево и пытается поймать суть происходящего, вися вверх ногами. Композитор сыграл нарастающую хоровую тему, перевел дыхание, взглянул вверх, окинул взглядом комнату и, вместо того чтобы запеть, издал фальцетом писк удавленного тушканчика. Обернувшись, я увидел, что именно нарушило его музыкальное равновесие. Молчаливо и незримо для нас комнату заполнила внушительная толпа. Общество борьбы за Очень Серьезный Авангард предстало перед нами во всей своей силе. Зал наполнился бородами, клювами и льстивым муслином.
Композитор послал мне прощальный, исполненный презрения взгляд и решительно нырнул, словно лемминг, которому больше нечего терять.
— Мой банджист!.. — заорал он.
— Оч-чень хорошо, — отметил Плам. И зааплодировал.
— Мой банджист…
— Кто, черт его возьми, написал слова? — прогромыхал Плам.
— …Ты сыграй от души…
— Автор сидит рядом с тобой! — взвизгнула Этель.
— Этот чудный мотив…
— Кто? — допытывался Плам. — Кто, ты сказала?
— Он сидит рядом с тобой, Плам!
На лбу у Композитора набухали вены; он пытался переиграть действие второго плана, развивавшееся в дюймах от его правой руки. К его чести надо сказать, что мелодию он наиграл не дрогнув. Что же касается слов, то разобрать их становилось тем труднее, чем больше на него давила публика. Я вдруг понял, что для удобства Плама вожу пальцем под словами песен, которые имеют все меньшую связь с тем, что пел Композитор. В рядах Общества Альтернативной Музыки нарастало разочарование. Они стеклись на Вудха-уза, а им всучили некое подобие Льюиса Кэрролла. Плам тоже забеспокоился. Его вниманием в ущерб песням завладел стол, на котором уже стоял чай.
Ну а в саду происходило нечто в духе Генри Джеймса: наш фотограф прижался носом к стеклу, словно Квинт из повести «Поворот винта».
Наконец на горизонте забрезжила последняя песня. В предшествовавшей ей тишине — ибо вежливый всплеск аплодисментов, начавших заседание, уже развеялся — Композитор, нюхом чуя финиш, перевел дыхание. Этель, воспользовавшись моментом, наклонилась и похлопала меня по плечу.
— Плам, — прожужжала она, — и сам писал хорошие песни.
— Что там, очень хорошие, — подтвердил Плам, неспособный более противиться тяге стола. — Чаю!
Отовсюду понабежали горничные и сменили влажные скатерти, обнажив то, что лучше всего назвать английским чаем по-техасски. Горы сэндвичей высились, как Аппалачи, пирожные величиной напоминали тачку. Я почувствовал, как Плам дрожит.
— Великолепно! — провозгласил он. — О, это просто великолепно!
Этель была другого мнения. Твердой рукой она подхватила его под локоть.
— Нет, Плам, домой. Сколько можно! Уже очень поздно. Ты же не хочешь опоздать к телевизору?
В последний раз я видел его в дверях. Глаза его, исполненные тоски, были прикованы к чайному столу.
— Пока, — с сожалением помахал он сэндвичам и — исчез навсегда.
Я повернулся к Композитору, чье лицо постепенно приобретало естественный цвет.
— Чаю? — предложил я.
Он с отвращением окинул взглядом стол.
— Не найдется ли здесь чего-нибудь выпить?
— Стоящая мысль, — согласился я. Все-таки не каждый день приходится встречаться с живой легендой.
Перевел Т. Чепайтис