Том 9. Мастер и Маргарита
Шрифт:
Эта парочка посетителей почему-то не понравилась швейцару-мизантропу.
— У нас только на валюту,— прохрипел он, раздраженно глядя из-под лохматых, как бы молью изъеденных сивых бровей.
— Дорогой мой,— задребезжал длинный, сверкая глазом из разбитого пенсне,— а откуда ж вам известно, что ее у меня нет? Вы судите по костюму? Никогда не делайте этого, драгоценнейший страж! Вы можете ошибиться, и притом весьма крупно. Перечтите еще раз хотя бы историю знаменитого калифа Гарун-аль-Рашида {237}.
— У меня, может быть, полный примус валюты,— запальчиво встрял в разговор и котообразный толстяк, так и прущий в магазин.
Сзади уже напирала и сердилась публика. С ненавистью и сомнением глядя на диковинную парочку, швейцар посторонился, и наши знакомые, Коровьев и Бегемот, очутились в магазине. Здесь они первым долгом осмотрелись, и затем звонким голосом, слышным решительно во всех углах, Коровьев объявил:
— Прекрасный магазин! Очень, очень хороший магазин!
Публика от прилавков обернулась и почему-то с изумлением поглядела на говорившего, хотя хвалить магазин у того были все основания.
Сотни штук ситцу богатейших расцветок виднелись в полочных клетках. За ними громоздились миткали и шифоны и сукна фрачные. В перспективу уходили целые штабеля коробок с обувью, и несколько гражданок сидели на низеньких стульчиках, имея правую ногу в старой, потрепанной туфле, а левую — в новой сверкающей лодочке, которой они и топали озабоченно в коврик. Где-то в глубине за углом пели и играли патефоны.
Но, минуя все эти прелести, Коровьев и Бегемот направились прямо к стыку гастрономического и кондитерского отделений. Здесь было очень просторно, гражданки в платочках и беретиках не напирали на прилавки, как в ситцевом отделении.
Низенький, совершенно квадратный человек, бритый до синевы, в роговых очках, в новешенькой шляпе, не измятой и без подтеков на ленте, в сиреневом пальто и лайковых рыжих перчатках, стоял у прилавка и что-то повелительно мычал. Продавец в чистом белом халате и синей шапочке обслуживал сиреневого клиента. Острейшим ножом, очень похожим на нож, украденный Левием Матвеем, он снимал с жирной плачущей розовой лососины ее похожую на змеиную с серебристым отливом шкуру.
— И это отделение великолепно,— торжественно признал Коровьев,— и иностранец симпатичный,— он благожелательно указал пальцем на сиреневую спину.
— Нет, Фагот, нет,— задумчиво ответил Бегемот,— ты, дружочек, ошибаешься. В лице сиреневого джентльмена чего-то не хватает, по-моему.
Сиреневая спина вздрогнула, но, вероятно, случайно, ибо не мог же иностранец понять то, что говорили по-русски Коровьев и его спутник.
— Кароши? — строго спрашивал сиреневый покупатель.
— Мировая! — отвечал продавец, кокетливо ковыряя острием ножа под шкурой.
— Кароши люблю, плохой — нет,— сурово говорил иностранец.
— Как
Тут наши знакомые отошли от иностранца с его лососиной к краю кондитерского прилавка.
— Жарко сегодня,— обратился Коровьев к молоденькой краснощекой продавщице и не получил от нее никакого ответа на это.— Почем мандарины? — осведомился тогда у нее Коровьев.
— Тридцать копеек кило,— ответила продавщица.
— Все кусается,— вздохнув, заметил Коровьев,— эх, эх…— Он немного еще подумал и пригласил своего спутника: — Кушай, Бегемот.
Толстяк взял свой примус под мышку, овладел верхним мандарином в пирамиде и, тут же со шкурой сожравши его, принялся за второй.
Продавщицу обуял смертельный ужас.
— Вы с ума сошли! — вскричала она, теряя свой румянец.— Чек подавайте! Чек! — и она уронила конфетные щипцы.
— Душенька, милочка, красавица,— засипел Коровьев, переваливаясь через прилавок и подмигивая продавщице,— не при валюте мы сегодня… ну что ты поделаешь! Но, клянусь вам, в следующий же раз, и уж никак не позже понедельника, отдадим все чистоганом! Мы здесь недалеко, на Садовой, где пожар…
Бегемот, проглотив третий мандарин, сунул лапу в хитрое сооружение из шоколадных плиток, выдернул одну нижнюю, отчего, конечно, все рухнуло, и проглотил ее вместе с золотой оберткой.
Продавцы за рыбным прилавком как окаменели со своими ножами в руках, сиреневый иностранец повернулся к грабителям, и тут же обнаружилось, что Бегемот неправ: у сиреневого не не хватало чего-то в лице, а, наоборот, скорее было лишнее — висящие щеки и бегающие глаза.
Совершенно пожелтев, продавщица тоскливо прокричала на весь магазин:
— Палосич! Палосич!
Публика из ситцевого отделения повалила на этот крик, а Бегемот отошел от кондитерских соблазнов и запустил лапу в бочку с надписью «Сельдь керченская отборная», вытащил парочку селедок и проглотил их, выплюнув хвосты.
— Палосич! — повторился отчаянный крик за прилавком кондитерского, а за рыбным прилавком гаркнул продавец в эспаньолке:
— Ты что же это делаешь, гад?!
Павел Иосифович уже спешил к месту действия. Это был представительный мужчина в белом чистом халате, как хирург, и с карандашом, торчащим из кармана. Павел Иосифович, видимо, был опытным человеком. Увидев во рту у Бегемота хвост третьей селедки, он вмиг оценил положение, все решительно понял и, не вступая ни в какие пререкания с нахалами, махнул вдаль рукой, скомандовав:
— Свисти!
На угол Смоленского из зеркальных дверей вылетел швейцар и залился зловещим свистом. Публика стала окружать негодяев, и тогда в дело вступил Коровьев.
— Граждане! — вибрирующим тонким голосом прокричал он.— Что же это делается? Ась? Позвольте вас об этом спросить! Бедный человек,— Коровьев подпустил дрожи в свой голос и указал на Бегемота, немедленно скроившего плаксивую физиономию,— бедный человек целый день починяет примуса; он проголодался… а откуда же ему взять валюту?