Томагавки кардинала
Шрифт:
Д'Олонэ ненадолго пережил Рыжего Моргана: не успокоившись на достигнутом, он отправился в очередной поход на Панаму и попал в плен к индейцам из Дарьена. Смерть человека, нарекшего Нью-Йорк Нуво-Руаном в память о своей первой любви, была ужасной: его четвертовали ножами. Лучше всех золотом Моргана сумел распорядиться Пьер Легран: он вернулся в родной Дьепп и спокойно жил там до конца своих дней, ни разу не ступив больше на палубу корабля. Пьер Легран умер богатым и всеми уважаемым человеком, даже не предполагая, что стал основателем будущей могущественной финансовой династии.
А Генри Морган — его безымянная могила была смыта волнами во время знаменитого землетрясения 1692 года, разрушившего Порт-Ройял, и само его имя затерялось
1677 год
— Мир венчает войну, — напыщенно произнёс Вильгельм III Оранский. Он старался, чтобы эти слова прозвучали весомо, однако по мелкому дрожанию его пальцев, теребивших батистовый платок, было понятно, что статхаудер Нидерландов чувствует себя отнюдь не уверенно. — Мы согласны на требуемые вами торговые преференции, но хотелось бы, что бы нам вернули Новый Амстердам, захваченный Францией.
— Новый Амстердам? — делано удивился Людовик. — Если вы говорите о Нью-Йорке, который вот уже семь лет называется Нуво-Руан, то Франция его не захватывала. Этот город взяли вольные флибустьеры и поднесли его нам в дар, чтобы испросить прощения за свои былые злодеяния. А подаренное не передаривается — это невежливо!
Лицо Вильгельма пошло красными пятнами. Король Франции открыто издевался, но что мог сделать правитель побеждённой страны? За флиссингенскими мелями реют на ветру вымпелы французских многопушечных кораблей, а у границ Голландской Республики стоят наготове полки ветеранов маршала Тюренна, крушившие Священную Римскую империю и привыкшие побеждать. И если эти полки войдут в Нидерланды, то где гарантия, что он, Вильгельм, не разделит горькую участь Яна и Коренелиса де Витт, растерзанных чернью, обвинившей Великого пенсионария Республики Соединённых провинций и его брата во французской оккупации Низовых Земель? На Англию надежды мало — британский флот до сих пор толком не оправился от страшного разгрома, учинённого ему д'Эстре и де Рёйтером, а сам де Рёйтер сложил голову в бою со вчерашними союзниками близ Сиракуз — тяжёлые французские фрегаты растрепали голландскую эскадру, прикрывавшую караван торговых судов, шедший в Амстердам из портов Леванта. О короле Испании Карлосе II Одержимом не стоит и говорить — эта несчастная жертва инцеста способна только играть в бирюльки, где уж ему вмешиваться в кровавую кашу большой европейской политики. К тому же испанский двор был обескуражен ловким ходом Людовика XIV: французский король уверил испанцев в своём искреннем расположении, сообщив, что по его приказу повешен английский пират Генри Морган, опустошавший испанские владения в Америке. Хитрый французский монарх также выразил сожаление, что не смог повесить другого пирата, д'Олонэ, тоже грабившего Панаму, поскольку негодяя за все его преступления уже постигла заслуженная божья кара.
И статхаудер Нидерландов молчал, комкая в руках многострадальный платок и не желая выдавить из себя унизительное, но неизбежное «Мы согласны».
— Франция не будет возражать, — небрежно произнёс Людовик, снисходительно глядя на Вильгельма, — если Голландия закрепит за собой Суринам, однако о Новом Амстердаме, которого давно уже нет, не может быть и речи. Впрочем, мы готовы выплатить компенсацию наследникам вашего негоцианта — забыл, как его звали, — который купил у индейцев остров Мангатан. Мы вернём потраченные им деньги в двойном размере, — добавил король Франции и повернулся к своему военному министру. — Дорогой мой Лувуа, у вас не будет мелочи? А то я по рассеянности забыл свой кошелёк.
Король Людовик XIV искренне ненавидел Нидерланды — «страну лягушек, сидящих по берегам грязных канав и самодовольно квакающих» — и завидовал богатству голландской торговой республики. Он с удовольствием прошёлся бы по ней огнём и мечом и потряс бы за мошну жирных голландских купцов, но… История с Фуке показала молодому королю, что деньги имеют свойство переходить из рук в руки не только посредством торговли или военного грабежа, но и другими, более хитрыми путями. И самое главное: его действиями как будто кто-то руководил — во многих случаях король Людовик поступал вопреки своим желаниям, продиктованным необузданностью его самолюбивой и эгоистичной натуры. И поэтому он не вторгся в Голландию, удовольствовавшись выгодным миром; поэтому он продолжал давить Англию на морях, всемерно укрепляя и поддерживая свой флот; поэтому при ограничении эмиграции протестантов из Франции в другие страны Европы гугенотам был разрешён беспрепятственный выезд в Америку — такая эмиграция даже поощрялась.
Присутствие незримого «внутреннего стража» порой раздражало короля Франции — он был бессилен противиться воле этого стража. Однако этот страж не мешал Людовику XIV купаться в роскоши, предаваться чувственным удовольствиям и наслаждаться собственным величием, и король смирился — в конце концов, управлявшая его решающими поступками воля «внутреннего стража» всегда оборачивалась благом Франции и ростом её могущества, а «Король-Солнце» давно уже не разделял понятия «моё государство» и «я».
1682 год
На берегу реки стоял дом, который можно было назвать величественным. Это был даже не дом, а особняк, окружённый поместьем и хижинами, образовавшими целый посёлок. Рене-Робер смотрел на двухэтажное белое здание, открывшееся его взору, и не верил своим глазам. После долгого пути от форта Фронтенак на берегу Онтарио по лесам, а затем на лёгких каноэ по огромной реке Миссисипи через степи, кишевшие стадами диких буйволов — бизонов, как их называли индейцы, французы, привыкшие к землям, где до них не ступала нога белого человека, никак не ожидали увидеть здесь настоящее европейское поселение. О том, что это всё-таки не Франция, говорил только земляной вал с бревенчатым частоколом, окружавший посёлок и придававший ему вид укрепленного форта.
— Думаю, что это колония гугенотов, обосновавшихся здесь сорок лет назад, — сказал Тонти, глядя из-под руки на дома, полускрытые зеленью деревьев. — Смотри-ка, им удалось выжить!
— К берегу, — распорядился Рене, — гугеноты они или нет, но всё-таки они французы.
Обитателями посёлка действительно оказались французы. Путешественников они встретили радушно, хоть и с оружием в руках — впрочем, подобная предосторожность была вполне понятной. После обмена приветствиями и новостями из толпы местных жителей вышла невысокая седая женщина со следами былой красоты и гордой осанкой.
— Меня зовут Манон де Грие, — представилась она. — Пойдёмте, господа: вы устали, и после всех опасностей вам надо поесть и отдохнуть.
— Рене-Робер Кавелье де ла Саль, — Робер снял шляпу и поклонился. — Благодарю вас за ваше гостеприимство, мадам.
Внутреннее убранство белого дома ничуть не уступало интерьеру домов зажиточных горожан Квебека, и обильная трапеза свидетельствовала о том, что переселенцы отнюдь не голодают.
— Здесь несколько таких посёлков, — рассказывала мадам де Грие, угощая Тонти и де ла Саля настоящим французским вином, — а там, у самого устья, каменный форт с пушками. Нас здесь около пятидесяти тысяч, и каждый год из Франции приходят корабли, привозящие всё новых и новых людей.
— Вы довольны своей судьбой, мадам? — спросил Кавелье.
— Я счастлива, — просто ответила старая женщина. — Я живу здесь уже сорок четыре года, и я была счастлива все эти годы. Я похоронила любимого мужа, но у меня шестеро детей и семнадцать внуков, и я надеюсь, — она улыбнулась, — дожить до правнуков. Для моих детей эта земля стала родиной, и для меня тоже. Конечно, всякое было — были набеги диких индейцев, и несколько раз появлялись у берегов нашей колонии испанские корабли, — но господь бог сохранил нас от всех невзгод.