Тоннель
Шрифт:
Запах в салоне стоял тяжелый и несвежий. Несмотря на открытые двери, внутри было жарче в разы, как будто он заглянул в баню. Кто-то шумно, со свистом храпел, по оконным стеклам редкими ручейками стекала испарина. Злополучные пассажиры и правда лежали как попало, кто на креслах, кто прямо на нечистом полу, подложив под головы пакеты и сумки. Человека в наручниках он увидел сразу — тот дремал полусидя, прислонившись спиной к кабине водителя, и, хотя наручники свои спрятал под чьей-то свернутой курткой, старлей узнал его мгновенно: разбитая щека, распухшая бровь. Даже вспомнил его улыбку, потому что странный этот человек, избитый и скованный, в самом деле улыбался ему с заднего сиденья всякий раз, когда он оборачивался. И это была нормальная улыбка, обычная, даже веселая, как будто не он, старлей,
Арестант вдруг шевельнулся, поднял голову и открыл глаза и в этот раз улыбаться не стал. Несколько долгих мгновений они смотрели друг на друга — серьезно, молча, разделенные длиной автобуса и несколькими десятками спящих тел, превращаясь из двух уже почти не связанных друг с другом людей в казака и разбойника, в охотника и жертву. И как только превращение закончилось, человек в наручниках легко вскочил на ноги, выпрыгнул из автобуса через переднюю дверь и побежал, а старлей скатился по своим ступенькам вниз и бросился следом. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 06:23
— Простите, пожалуйста, — в десятый раз безнадежно начал доктор, когда распахнулась очередная дверца и показалось еще одно заспанное лицо, и в десятый же раз приготовился увидеть, как надежда, с которой проснувшиеся встречали его робкий стук в стекло, сменится разочарованием, досадой и гневом.
Он торопился как мог, даже говорить старался быстро, но продвинулся пока совсем недалеко, пробежал поперек всего три передних линии машин — зигзагами, как испуганный жук-водомерка. И разбуженные реагировали одинаково: сначала вскидывались и тормошили остальных спящих, уверенные, что проклятые ворота открылись наконец и можно ехать, и только потом разбирали, что никакого спасения он им не принес, напротив — пришел взять у них. И сразу начинали сердиться на него — невольно, не лично, как на гонца с плохой вестью, и некоторые даже копались потом в сумках и предъявляли ему початые упаковки таблеток, пузырьки и тюбики, но маленький доктор все равно чувствовал себя попрошайкой в электричке, потел, извинялся и мямлил и все время думал про кота. Про старого своего кота, у которого слабое сердце и дурной характер и который от гостей всегда прячется под диваном, не выносит бестактных прикосновений и даже полежать рядом приходит, только когда сам к этому готов.
— Извините, что разбудил вас, — говорил он, жалко улыбаясь. — Нет, нас еще не открыли, нет, извините. Да, понимаю, но вопрос неотложный. Дело в том, что ранен человек, серьезно ранен, и ему очень нужны лекарства. Может быть, у вас что-то есть? Если вы не против, я взглянул бы. Простите еще раз, спасибо большое, — и разглядывал мятые пачки валидола, витамины, леденцы от кашля и капли от насморка, извинялся, и благодарил, и бежал к следующей машине.
Его мучила мысль, что всё с самого начала пошло неправильно, какой-то ужасной кривой дорогой, причем именно из-за него. Это он сглупил и ошибся — давно, еще пять часов назад, потому что мог ведь найти и паршивый антисептик, и даже какие-нибудь антибиотики еще тогда, если бы не женщина с молоком, которая сказала «они думают, им все можно», и он постеснялся настаивать. Да что там, почувствовал облегчение, как будто сердитая женщина одной своей репликой избавила его от неудобств, унижений и неприятных разговоров, выступила за весь тоннель сразу и разрешила ему не искать помощи, просто наложить идиотскую шину и заснуть. Убедить себя в том, что вот-вот появятся другие и остальное возьмут на себя, а он и так сделал все что мог, хотя это была неправда и он не сделал. Конечно нет, и каждая следующая минута только уводила его дальше от правильного течения событий, запутывала все еще сильнее, но вырваться почему-то уже не получалось, и он катился по тем же муторным рельсам. Заискивал и суетился, заранее готовый к отказу; не требовал, а просил, потому что ему все еще было неудобно, и он по-прежнему ждал, что все как-нибудь разрешится само собой. Потому что он был слабак. Тряпка. И теперь мальчик из Гольфа вот-вот потеряет сознание и придавит кота или даже убьет нарочно, в наказание за его, доктора, малодушие и глупость. И даже зная это, он, доктор, не бросается, например, к своей машине и не жмет на сигнал, чтобы разбудить всех. И даже в эту самую минуту ему, доктору, гораздо жальче не мальчика, а кота. Но сильнее всего, получается, ему жалко себя.
— Ну что? — спросила сонная девушка из синего Хёндай Гетц, держа у него перед носом раскрытую косметичку. — Подойдет вам что-нибудь?
Аспирин, ибупрофен, лейкопластырь. Пара тампонов, пудреница, помада и зубная щетка. Бесполезная дребедень, ерунда.
— Да, — сказал он. — Да, спасибо большое, я возьму вот это, если вы не против, — и вытащил серебристый блистер ибупрофена, в котором из десяти таблеток осталось шесть. — Это не совсем то, что нужно, но пригодится. И если у вас найдется немного воды... Спасибо. Спасибо, вы очень помогли, правда.
По пути к решетке он выдавил таблетки в ладонь — маленькие, белые, без маркировки. Упаковку он смял и положил в карман.
— Вот, — сказал он задыхаясь. — Вот, я достал. Видите? Вот. И еще я принес вам воды.
Мальчик-Фольксваген снова лежал на спине, прижимая кота к груди, бледный и мокрый, как утопленник, и на краткое мгновение доктору показалось, что он опоздал, что один из них может быть уже мертв — или мальчик, или кот. Но тут мальчик открыл глаза, а кот дернул лапой — устало, несильно.
— Это что? — хрипло спросил мальчик.
— Антибиотик, — соврал доктор. — Это то, что вам нужно. Я принес. Вы можете отпустить его. Пожалуйста.
— Нет, — сказал мальчик. — Сначала дайте таблетки. И мне еще нужен укол. Мне больно, вы сами говорили, что нужен.
— Ну что вы как маленький, — сказал доктор. — Зачем вы так? Я всю ночь тут с вами сидел, я помогаю.
— Нет, — сказал мальчик.
— Если вы их не примете прямо сейчас, — сказал доктор, — у вас начнется сепсис. Он уже начался, посмотрите. Это очень быстрый процесс, и даже если нас откроют в ближайшее время, вы до этого, скорее всего, не доживете. Но я нашел. Это очень мощное средство, оно поможет. А я пока найду вам укол. И еще воды. Только вы должны отдать мне кота. Вы не сможете взять таблетки, пока его держите. Здесь шесть штук, нужно принять сейчас две и через два часа еще две. Ну же, берите.
Кот устал и, даже когда его впервые в жизни взяли за шкирку, чтобы просунуть между прутьями решетки, не сопротивлялся и не протестовал. Покорно обмяк, свесив лапы и голову, и доктор скорее перехватил его поудобнее, прижал к себе и проверил сердце.
— Ну что ты, брат, — сказал он. — Что ты.
Он постоял немного с котом в руках, потом сел на корточки и осторожно посадил его в переноску, запер дверцу.
— Все будет хорошо, — сказал он мальчику, на которого смотреть сейчас не мог. — Я скоро. Попейте и постарайтесь заснуть.
Молоденький Фольксваген разглядывал свою ладонь, полную белой кошачьей шерсти. Таблетки лежали в ней слипшейся влажной кучкой. Я просто держал его, подумал он, я ничего бы ему не сделал. Ясно же, что я не мог бы убить кота, ну ясно же. И надо было, конечно, сказать это вслух, чтобы маленький грустный человечек понял, но тут оказалось, что слова — любые, вообще все слова стали ему противны, он вдруг как будто ужасно устал от слов. И ничего говорить не стал, просто поднес ладонь ко рту и проглотил все шесть таблеток разом, а потом в три глотка допил оставшуюся в бутылке воду и закрыл глаза.
Доктор поднял оба своих ящика, большой и маленький, и понес к машине. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 06:54
Капитан проснулся, посмотрел в желтый прокуренный потолок патрульной машины и сразу вспомнил все, одним длинным отвратительным кадром: бетонные ворота с цифрами, истеричку из Пежо, банду психов в Майбахе, сбежавшего арестанта и то, что с ним, капитаном, сделают буквально сегодня же к вечеру, если того не удастся поймать. Сраные ворота закрылись очень не вовремя, и предвидеть этого, конечно, никто бы не мог. Но теперь, наутро, остывшему и раскаявшемуся капитану казалось уже, что и ворота, и весь прочий душный кошмар, который ему пришлось вынести накануне, — оправдание недостаточное и понимания не встретит. Он даже сам себе не смог бы сейчас объяснить, почему так легко и бесстрашно лег вчера спать и самое важное доверил зачем-то этому молодому долбаку, который без подсказки даже задницу себе ни разу не подтер. Которому все равно, потому что голову-то оторвут не ему, и который, скорее всего, смылся куда-нибудь, с глаз подальше, и дрыхнет.