Топор с посеребренной рукоятью
Шрифт:
Ждать пришлось недолго. Опять показался серебристый пузырь, опять он всколыхнул и прорвал гладь океана, но на этот раз поднялся в воздух очень высоко, увлекая за собой, к нашему удивлению, тонкую женскую фигуру. Она медленно опустилась на воду, а через мгновение уже была на борту яхты. Вокруг стеклянного шара, выше его экватора, было прикреплено кожаное кольцо, от которого свисали длинные ремни, привязанные к широкому поясу, охватывающему тонкую талию женщины. Выше пояса голова и плечи ее были заключены в оригинальный грушевидный стеклянный колпак, — я называю его стеклянным, но он был из того же легкого упругого материала, похожего на стекло, что и шары. Колпак совершенно прозрачный, с легкими серебристыми прожилками.
Этот стеклянный колпак с помощью эластичных приспособлений так плотно прилегал к талии и плечам, что вода не могла в него проникнуть, и внутри находились неизвестные нам легкие аппараты, восстанавливающие запас кислорода, которые уже были описаны мистером Хедли. С некоторым усилием мы сняли колпак и уложили атлантку на палубе. Девушка лежала в глубоком обмороке, но равномерное дыхание внушало надежду, что она скоро оправится от последствий стремительного полета и перемены давления, которая была не так велика благодаря тому, что плотность воздуха внутри колпака была несколько выше, чем в атмосфере, так что можно сказать, что она была примерно такой, как в пунктах, где имеют обыкновение делать передышку ныряльщики. По всей видимости, это была та женщина из Атлантиды, которую Хедли в первом письме называл Моной, и, если судить по ней, атланты действительно прекрасная раса, достойная снова появиться на земле. Она смугла, у нее прекрасные, правильные черты лица, длинные черные волосы и великолепные глаза лани, которые теперь с очаровательным любопытством глядят по сторонам. Морские ракушки и перламутр украшают ее кремовую тунику и блестят в темных волосах. Нельзя представить себе более прекрасной наяды из пучины океана — это само воплощение таинственного очарования моря. Мы видели, как в ее глазах постепенно появлялось сознательное выражение, потом она вскочила на ноги с грацией лани и побежала к борту яхты.
— Сайрес! Сайрес!— кричала она. Мы уже по радио успокоили тех внизу. И теперь они быстро, один за другим, поднялись из глубины, подпрыгнув на десять — пятнадцать метров в воздух и снова спустившись на воду, откуда их тотчас извлекли. Все трое были без сознания, а у Сканлэна текла кровь из ушей и из носа, но уже через час все они были в силах подняться на ноги. Мне кажется, что первые движения каждого из них были удивительно характерны. Хохочущая группа увлекла Сканлэна в буфет, откуда и сейчас доносятся веселые возгласы, которые отнюдь не помогают сей радиопередаче. Доктор Маракот схватил пачку бумаги, вытащил тетрадь, исписанную, насколько я могу судить, алгебраическими формулами, и молча пошел в каюту. А Сайрес Хедли бросился к странной девушке и, по последним данным, имеет твердое намерение никогда от нее не отходить.
Таково положение дел, и мы надеемся, что наш радиопередатчик доставит этот отчет станции Кап-де-Верде. Подробности этого удивительного приключения будут сообщены дополнительно теми, кто вырвался из подводной Атлантиды...»
VI
После нашего удивительного пребывания на дне Атлантики, когда в 200 милях к юго-западу от Канарских островов нам удалось совершить погружение в подводную пучину, мы не только пересмотрели свои взгляды на давление и возможность жизни на больших глубинах, но и установили существование древней цивилизации, выжившей в невероятно сложных условиях. С тех пор множество людей написали как мне, Сайресу Хедли, Роудскому стипендиату в Оксфорде,
так и профессору Маракоту, и даже Биллу Сканлэну. В этих письмах нас неизменно просили подробнее рассказать о том, что нам довелось увидеть и пережить в изумительной стране атлантов.
Надо заметить, что хотя мой первый отчет был весьма поверхностным, большинство событий в нем отражено. К потрясающим фактам, о которых я умолчал, относится и жуткая встреча с Темноликим Властелином. С ним связаны столь невероятные события и явления, что мы сочли за благо до поры до времени о них не рассказывать. Однако теперь, когда наука приняла наши выводы (и я могу добавить, когда общество приняло мою невесту), а наша правдивость общепризнанна, можно отважиться на рассказ, который, полагаю, прежде не вызвал бы сочувствия публики. Как вы помните, мы провели несколько удивительных месяцев в затерянном мире атлантов, способных при помощи стеклянных колпаков передвигаться по океаническому дну с той же легкостью, с какой лондонцы, которых я вижу сейчас из окна «Гайд-Парк Отеля», гуляют по дорожкам среди цветочных клумб.
Когда после нашего ужасного падения в океаническую бездну атланты приютили нас, мы находились скорее в положении пленников, чем гостей. Теперь из моего повествования читатель узнает, как изменилось их отношение к нам и как благодаря величию доктора Маракота мы оставили после себя неувядаемую славу, и теперь наше появление запечатлено в анналах этого народа как пришествие небожителей. Если бы атланты заподозрили, что мы намереваемся просто-напросто сбежать, безусловно, они бы воспрепятствовали этому, но они не догадались о способе нашего исчезновения, и, вероятно, сложили легенду о том, что небожители вознеслись в свою горнюю обитель, забрав с собой их лучший и сладчайший цветок.
В определенном смысле мне хотелось бы остаться в Маракотовой бездне еще, потому что мы столкнулись со многими тайнами, и разгадать нам удалось далеко не все. Надо сказать, что мы довольно быстро осваивали язык атлантов, и вскоре сумели бы узнать гораздо больше.
Опыт научил подводных жителей распознавать опасность. Помню, как однажды внезапно поднялась тревога, и все выбежали в кислородных колпаках на океанское дно, хотя куда бежим и что надо делать, мы не понимали. Лица окружавших нас людей были искажены ужасом. Достигнув океанской равнины, мы повстречали греков-углекопов, спешивших ко входу в нашу Колонию. Они так торопились и так обессилели, что постоянно падали в ил, и мы, словно спасательная команда, поднимали несчастных и помогали отстающим. Оружия у атлантов не было, и мы не заметили, чтобы они готовились отразить надвигающуюся опасность. Наконец углекопов протолкнули в убежище, и когда последний из них оказался внутри, мы оглянулись на гряду скал, которую им пришлось пересечь. Мы увидели лишь пару пятен-струек зеленоватого цвета, светящихся в центре и изорванных по краям, которые скорей дрейфовали, чем активно двигались в нашем направлении. При виде их, хотя они и были не менее, чем в полумиле, наши спутники стали в панике стучать в дверь, чтобы их скорее впустили. Конечно, было крайне неприятно следить за приближением неведомой опасности, но насосы работали быстро, и скоро нам уже ничто не угрожало. Над дверью располагался огромный прозрачный кристалл длиной десять футов и шириной два, и огни были расставлены так, чтобы бросать яркий свет наружу. Взобравшись по лестницам, специально для этого установленным, некоторые из нас, включая и меня, смотрели через это подобие окна. Странные мерцающие круги зеленого света остановились перед дверью. Атланты буквально завизжали от страха. Затем тенеподобное создание заколыхалось в направлении нашего окна-кристалла. Тотчас же атланты стянули меня вниз, но по причине моей собственной нерасторопности прядь моих волос оказалась в сфере пагубного влияния, которое распространяют эти неведомые существа. До сих пор эта прядь остается высохшей и седой.
Еще долго атланты не осмеливались открыть дверь, и когда наконец выбрали лазутчика, ему жали руку, хлопали по спине, как человека, совершающего в высшей степени, доблестный поступок. Он сообщил, что опасность миновала, и подводное сообщество вновь ликовало, а странное посещение было забыто. Мы лишь поняли, что слово «пракса», которое с ужасом на разные лады повторяли атланты, было названием этого существа. Единственным человеком, извлекшим настоящую радость из происшествия, был профессор Маракот, которого едва удалось удержать от похода с небольшой сетью и со стеклянным сосудом.
Новая форма жизни, частью газообразная, частью органическая, но, очевидно, разумная, — прокомментировал он.
— Да, «уродец адский», — менее научно описал это явление Билл Сканлэн.
Два дня спустя, во время вылазки, которую мы между собой называли «креветочной», блуждая среди глубоководной растительности и собирая в сетки образцы мелкой рыбешки, мы внезапно наткнулись на останки землекопа, которого, несомненно, настигло одно из тех удивительных существ. Стеклянный колпак был сломан, что потребовало необычайной силы, поскольку этот стеклоподобный материал весьма прочен, в чем вы убедились, когда пытались достать мое первое послание. Глаза несчастного были вырваны, но больше никаких повреждений на его теле не оказалось.
— Разборчивый едок! — сказал профессор, когда мы вернулись. — В Новой Зеландии обитает ястреб, который убивает ягненка ради одного кусочка жира над почкой. Так же и эта тварь убивает человека ради его глаз. В небесных высях и в морских глубинах природа диктует лишь один закон, и это, увы, жестокость, не ведающая жалости.
В океанских глубинах нам встречалось множество подтверждений этого страшного закона. Я помню, например, что мы много раз видели странную борозду в мягком глубинном иле, словно по нему прокатили бочку. Мы показали этот след нашим атлантийским спутникам и, когда мы научились задавать вопросы, попытались добиться от них описания этого существа. Что касается его имени, наши друзья издали несколько характерных для их речи щелкающих звуков, которых нет в европейских языках и которые нельзя воспроизвести с помощью европейского алфавита. «Криксок» — это, пожалуй, довольно близко передает звучание их слова. Получить представление о внешнем виде существа было очень легко: мы воспользовались отражателем мыслей. Таким образом атланты передали нам изображение весьма странного морского создания, которое профессор мог классифицировать лишь как гигантского морского слизня. Оно, видимо, было огромных размеров, сигарообразной формы, с глазами на каком-то подобии стеблей; его покрывала густая жесткая шерсть или щетина. Демонстрируя нам образ этого существа, наши друзья выражали жестами величайший ужас и отвращение.