Торговец тюльпанами
Шрифт:
Дойдя до этого места, Виллем запнулся, пару минут молча водил пальцем по бумаге, перескочил таким образом пять или шесть строк и вернулся к чтению вслух:
Возможно, ты пытаешься понять, какой смысл в соединивших нас событиях. Зря пытаешься, потому что никакого смысла в них нет. Просто нас затянула последовательность, в которую тайно включена наша история вместе с тысячами других похожих. Так уж от века ведется: одни люди распоряжаются другими, как ветер водой: гонит ее, куда ему вздумается. Первые — господа, вторые — рабы. По какой случайности я оказался тут, а ты там? Не знаю, но можешь быть уверен, что нельзя уступить уже занятое место и что сегодняшние дворяне — в древности патриции — и завтра будут знатью, потому что цепочка наследств,
Зачем я пишу об этом? Да только затем, дорогой Виллем, чтобы убедить тебя: не надо пытаться изменить свое положение. Пророки могут сколько угодно толковать о грядущей справедливости и о небесном вознаграждении тем, кто терпит нужду в нашем бренном мире, они могут сколько угодно обещать богатство бедным и тучность тощим, но я-то, я, обеими ногами стоящий на земле, знаю, что они ошибаются. Мы — жернов, вы — зерно, которое мелют, вы — мягкие нежные колоски, которые каждый год поднимаются на наших полях и будут — на пользу тех, кому пойдет урожай — подниматься вечно.
То, что ты потерял и дом, и лавку, то, что вы, Деруики, снова стали бедными, подразумевается, повторяю, все тем же таинственным порядком вещей. Бороться с ним бессмысленно, мудрость в том, чтобы приручить его, подчинить себе.
Прими мой дружеский привет, Виллем, спасибо тебе за нежность наших… уединенных бесед. Мне хочется выразить свою благодарность не только словами, поэтому я сейчас же передам метру Бакеландту — поверенному из числа моих друзей — две тысячи флоринов. Но не в искупление грехов, как ты мог бы подумать, а для того, чтобы тебе и твоей семье легче было добраться до американских колоний, где вашей опорой и поддержкой станет отец. Харлемский воздух нехорош для вас, и разумным решением было бы поскорее уехать отсюда. Это мой последний совет, постарайся исполнить его без промедления!
Неизменно преданный тебе…
Приписку мелкими, почти сливающимися одна с другой буквами Виллем разобрал с трудом:
Если тебе придет в голову нелепая мысль использовать эту записку для возбуждения судебного дела, помни, что у меня в ножнах остро заточенное оружие: заверенная твоим отцом долговая расписка. Мне очень не хочется пускать ее в ход, так что не принуждай меня к этому!
Дочитав письмо, Виллем отправил младшего брата к метру Бакеландту за деньгами, и Ясперу в самом деле были выданы две тысячи флоринов (за вычетом причитающейся поверенному двадцатой части), но большая часть суммы не наличными, а в виде четырех проездных документов с проставленной на них датой. Эти документы давали детям Корнелиса Деруика возможность добраться из Амстердама в Пернамбуко на «Лучезарном» — трехмачтовом судне водоизмещением шестьсот пятьдесят тонн, до отплытия оставалось два дня.
— Это шутка? — чистосердечно удивился Яспер.
А метр Бакеландт ответил на это, что и вообще-то его клиенты не склонны шутить, когда речь идет о деньгах, а уж господин Берестейн и подавно. Можно сказать, в таких случаях чувство юмора ему отказывает полностью. Яспер попытался возражать, Виллем упирался — все тщетно: регент подарил им билеты на морской переход в один конец, в далекую и почти необитаемую колонию, и спорить тут не о чем.
Споры перекинулись на Крёйстраат. Заколачивая ящики и готовясь к отъезду, братья и сестры Деруик все еще решали, куда отправиться: к отцу в Бразилию или к дяде Герриту в Мидделбург. Братья склонялись к морскому переходу, сестры предпочитали сушу. Фрида отмалчивалась, считая для себя рискованным становиться на сторону одних, а стало быть — выступать против других.
Может быть, они так и проспорили бы до утра, если бы вскоре после записки от Паулюса не получили коротенькое письмо от Корнелиса, в котором отец сообщал о намерении вернуться в Голландию по «личным причинам», о которых не желает распространяться на бумаге, но непременно расскажет сам по прибытии.
Как ни странно, письмо отнюдь не удержало
— Мы же не знаем, а вдруг Корнелис уже вышел в море? А вдруг письмо добралось сюда на том же корабле, что и он сам, и сейчас, когда мы разговариваем, отец уже взялся за щеколду, еще минута — и он войдет в дом?
Всех взволновало предположение Яспера, взгляды пяти пар глаз устремились в сторону поблескивавшей в свете уличного фонаря решетки ворот, но мысль о том, что Корнелис вот-вот за ней покажется, их уже не радовала, а скорее смущала. Что он скажет, увидев набитые бельем дорожные сундуки, переложенную соломой посуду в ящиках, мебель, сдвинутую с привычных мест?
— Глупости! Корнелис еще в Бразилии! — уверенно сказал старший брат. — Зачем бы он стал отправлять нам письмо тем же судном, на котором вышел в плавание сам? Думаю, все не так: он, наоборот, отправил письмо загодя, чтобы закончить до отъезда все дела и дать нам время подготовиться к встрече с ним. Между прочим, «Лучезарный» снимается с якоря уже послезавтра, и опаздывать нельзя, так что — за работу!
Сроки — и отплытия, и ухода из родного дома по судебному постановлению — поджимали, но Деруики справились, и последний сундук был взгроможден на повозку в то самое мгновение, когда судебный исполнитель вошел в ворота. Старший брат передал уродливому коротышке в выцветшем парике пять бронзовых ключей — тех самых, одним из которых двоюродный дед детей Корнелиса первым в их роду отпер новенький замок дома на Крёйстраат, — и сказал, пытаясь обычными словами заглушить волнение:
— Вот этим открывается…
Судебный исполнитель, посапывая, взял ключи, покрутил каждый в замочной скважине — мало ли, эта семейка вполне может и подменить, — а когда все пять попыток увенчались успехом, успокоился, предложил старшему Деруику последний раз подписаться на документе и только после этого велел своим подручным освободить дорогу. Повозка с мебелью тронулась с места, следом за ней — другая, внушительных размеров, на ней были кое-как составлены сундуки с багажом, на которые сверху улеглись путешественники.
К величайшему удовольствию соседей, навес был убран, и любопытным удалось, перебегая от одного окна к другому, не упустить ни крошки зрелища, которое — какие тут могли быть сомнения! — обещало остаться в памяти как главное развлечение года.
— Глазейте, глазейте, мерзавцы! — злился старший брат. — У одного дом горит, другой руки греет! Шестьдесят пять лет тому назад отцы ваших отцов вот так же глазели на наших, вот так же бежавших от резни, жертвами которой стали во Франции их единоверцы! Видите, как их здесь встретили?
Яспер раскурил трубку, протянул ее Виллему. Братья нег которое время курили, чередуя затяжки, потом, нарушая все обычаи, предложили трубку девушкам. Петра и Харриет, затянувшись, сильно раскашлялись и так же сильно развеселились. Горе понемногу утихало.
— По крайней мере, мы вместе… — заметил младший, и все дружно поддержали его.
— А где Фрида? — спохватился кто-то.
— Ой, бедняжка, мы же ее забыли!
— Ладно… Она ведь и сама поняла, что с Деруиками покончено и ничего с нас больше не получишь. Я ей желаю удачи!
Дорогу за городскими воротами еще некоторое время освещали разложенные вдоль стен Харлема костры, но по мере того, как повозки удалялись от города, свет слабел, и вскоре наших путешественников поглотила безлунная ночь. В темноте вспыхивала лишь трубка Яспера.
— Дай Бог, чтоб хоть она-то не погасла! — вздохнул Виллем ван Деруик.
Эпилог
8 января 1638 года
— Стой, приехали! — высокомерно бросил пассажир.