Торговка и поэт
Шрифт:
Но больше всего бросались в глаза ковры на стенах, два огромных персидских, как их называли, с удивительными узорами ковра. Ольга на такие давно заглядывалась, мечтала купить, как только сама стала хозяйкой.
Этим не позавидовала, тут лее подумала, что все это не нажито честно, а награблено, может, у убитых им людей — вспомнила слова Олеся про Друтьку, за что ему вынесли приговор. А еще подумала по-своему, по-комаровски: «Вот хапуга, все на дармовщинку старается выпить и закусить, а сам столько добра натаскал;
Ему сказала:
— Ну, Федор, живешь ты как князь!
Он довольно хихикнул.
— А чем мы хуже князей? Буду и я князем. Хочешь, и тебя княгиней сделаю?
— Куда мне, комаровской бабе! Мне только редиску продавать.
— Да тебя если приодеть, красивее любой княгини будешь. Видел я княгинь!
«Где ты их видел?» — хотела спросить, но подумала, что не стоит дразнить его: еще мать когда-то учила — дураку лучше поддакивать.
Друтька, не особенно прячась за шкафом, переодевался.
Чтобы не видеть, как он переодевается, Ольга отвернулась и сделала вид, что рассматривает ковер и замысловатое, с нарезным прикладом, охотничье ружье, повешенное на лосиные рога. Но в действительности ее заинтересовала картина над ковром: молодая, очень красивая женщина читала детям книгу, детей было человек семь, разного возраста, похожих друг на друга, празднично одетых: девочки в длинных платьях, с лентами в волосах, а мальчики в коротких штанишках, в белых рубашках, в разных по цвету курточках.
— Что это у тебя Гитлера нет? — спросила Ольга.
— Как нет? А вон на столе стоит освободитель наш!
— Ты смотри, а я и не заметила.
И похвалила портрет:
— Красивый. Усики мне его нравятся. И челочка.
— Ольга! — строго сказал хозяин, одним тоном дав понять, что обсуждать фюрера подобным образом не позволено.
Друтька вышел из-за шкафа, он натянул черные штаны, полицейские, обул сапоги, сбросил нелепую шапочку, но остался в халате, только расстегнул его, выставив грязноватую коричневую рубашку.
— Чем же угостить мне такую дорогую гостью? — с хозяйской озабоченностью произнес Друтька, почесав макушку.
Около стола Ольге ударил в нос нечистый запах мужского жилья, на полу в углу стояли грязные кастрюли и тарелки. Подумала, что ее могут угощать чем-то из таких вот тарелок, и стало гадко, хотя брезгливой не была — чистила любой хлев, могла перевязать гнойную рану.
— После угостимся, — сказала она. — Нет у меня сегодня времени. Собаку ноги кормят, так и меня. Я к тебе, Федор, по делу.
Друтька перестал убирать со стола, посмотрел на нее, заинтересованный.
— Ты приглашал поехать с тобой в село, на родину твою. Так я согласна. Подумала и решила: кто-кто, а Федор не обидит, человек свой. Я барахла накупила, нужно поменять, а то есть уже нечего.
— Так я и поверил, что у тебя есть нечего! Может, кормишь кого?
— А как же! Дивизию солдат кормлю!
Друтька засмеялся и, ободренный, осторожно, неслышно, как кот к мыши, ступил к ней.
— Когда поедем?
— Если бы завтра…
Он остановился, недовольно сморщился, задумался, усомнился:
— Не отпустит начальник.
— Тебя? — удивилась Ольга.
И это прояснило вдруг что-то в Друтькиной памяти.
Он осклабился, хлопнул ладонью по столу.
— Есть у меня козырь! Отпустит!
— Я же знала, что у тебя одни козыри, — усмехнулась Ольга и дотронулась рукой до его плеча, ласково посмотрела в глаза. — Только у меня, Федя, еще одна просьба. Заедем по дороге к моему дядьке под Руденском.
— Ничего себе по дороге! Такой крюк!
— Федечка, передали, что тетя заболела, лекарство просит. Что значит на хорошем коне какие-то лишние двадцать верст!
— Ну ладно! С тобой куда хочешь поедешь. Ты любого уговоришь. Награда будет?
— Будет. — Она игриво засмеялась.
Друтька попробовал обнять ее, но она проворно увернулась и погрозила пальцем.
— Э-э, сначала нужно заработать! — отступая к дверям, сказала она. — Так я жду тебя завтра, Федор. Когда приедешь?
— На рассвете. Лучше раньше, дорога-то не близкая.
В коридоре похвалился, показывая на две другие двери:
— Большевистский начальник жил из горкома. А теперь — мы. В тех комнатах по двое, а я один.
…От Друтьки она пошла к Захару Петровичу. Старый инвалид не очень понравился ей в тот день. Обычно он вел себя так, будто ничего в мире не случилось и величайшее событие в его одинокой и тоскливой жизни — ее, Ольгин, приход. Радость его всегда была естественной и искренней. А тут как будто не обрадовался ее появлению, был чем-то озабочен, хотя и старался спрятать свое настроение за привычными шутками. Но Ольга почувствовала — что-то случилось. Заколебалась: стоит ли начинать разговор? Значительную часть дела она сделала сама, может сделать и все остальное. Нет, не может. Ей теперь нужно это разрешение, без него она не имеет права везти туда полицая.
Обычно она раздевалась и сразу становилась хозяйкой в доме, и это особенно тешило старика. В этот раз она села около стола, как гостья, даже не раздевшись. И хозяин сел напротив: так садятся, когда стараются, оставаясь вежливыми, быстрее выпроводить непрошеного гостя. Захар Петрович был в ватнике, облезлой шапке. Ничего удивительного, он почти всегда так одет, когда не сапожничает. Но. Ольга почувствовала, что в доме холодно, утром не топилась печь; это особенно обеспокоило: значит, в самом деле случилось что-то необычное. Но рассудила, что тем более нужно сказать, зачем пришла. Иначе что старик подумает: пришла, посидела и ушла…