Торлон. Трилогия
Шрифт:
Не успела девушка дотянуться до коврика, как Локлан нагнулся и ловко убрал его, оттянув подальше от ее грязных, дрожащих пальцев.
Девушка зарычала.
Локлан отпустил край коврика и стал наблюдать, что она предпримет дальше, согласится ли на эту унизительную игру или гордо отвернется от принесенных угощений и будет дальше морить себя голодом.
Сана, похоже, забыла про гордость. Не отрывая глаз от пола, она поползла следом за ковриком и ползла до тех пор, пока натянувшаяся на ноге цепь не заставила ее несколько раз дернуться и остановиться.
— Если хочешь получить эту еду, тебе придется слушаться меня, хорена, — сказал Локлан, снова садясь на корточки и наблюдая за искаженным ненавистью лицом пленницы. — А для этого тебе придется понимать, что тебе говорят: я не намерен ради этого учить твой дикарский
Она как-то странно посмотрела на него, маска ненависти сменилась гримасой боли, и девушка неуверенно, но совершенно отчетливо произнесла:
— Сана хочет есть…
— Я знал, что ты прекрасно меня понимаешь! — Локлан вскочил на ноги и с восторгом уставился на распростертое перед ним тело. — Вы все прекрасно нас понимаете и только делаете вид, будто у вас свой собственный язык! Мерзкие шеважа! Водить меня за нос вздумала! Ишь ты! Думала, я с тобой играть намерен? Ты у меня еще не так разговоришься, хорена!
— Дай есть…
Он ногой пододвинул к ней коврик. Девушка набросилась на разложенное на нем скудное угощение и проглотила все, почти не жуя. Перевалившись на бок, громко рыгнула и потянулась к бутыли. Локлан было снова опередил ее, собираясь продолжить эту спонтанно начатую забаву, однако почувствовал на щиколотке цепкую хватку сильных пальцев: девушка держала его за ногу и не собиралась выпускать.
— Дай пить!
Он протянул ей бутыль. Она отпустила его ногу и снова приникла губами к узкому горлышку. Вино потекло по ее дрожащему подбородку, по шее, оставляя грязный след, в глубокую ложбинку на груди, от которой Локлан не мог оторвать взгляда.
Допив вино до последней капли, девушка ошалевшими глазами посмотрела снизу вверх на выжидательно застывшего над ней мучителя, еще раз смачно срыгнула, расхохоталась и, позванивая цепью, отползла к стене. Там она свернулась калачиком, прикрыла веки, потянула носом и расслабилась. Раздосадованный подобным поворотом дел, Локлан приблизился к ней и потрогал мыском ботинка голову девушки. Пленница пробормотала сквозь сон что-то невнятное и осталась лежать, подложив под ухо обе ладони.
Чего он ожидал? Выпить бутылку вина и не опьянеть настолько, чтобы забыть, где находишься! Пожалуй, этого не удалось бы и ему самому. К тому же она перед этим ничего не ела почти два дня. Тэвил! Ему всегда претило общество пьяных женщин. Ему становилось их жалко, и он понятия не имел, как к ним подступиться, пока они не протрезвеют. Женщины в Вайла’туне пили мало, а те, что позволяли себе лишку, делали это либо от отчаяния, либо с умыслом. Считалось, что женщина, пьющая в присутствии мужчин, одновременно доверяет им и согласна на продолжение с ними отношений более откровенного характера, нежели ничего не значащий разговор или даже мимолетный поцелуй или рукопожатие. Он же предпочитал иметь дело с ничего не подозревающими девушками, которым можно шепнуть на ушко что-нибудь эдакое и потребовать решения прямо сейчас, на месте, не перекладывая ответственность на вино с его непредсказуемым воздействием или на пиво, от которого самое нежное любовное свидание может в любой момент оборваться непреодолимым желанием срочно справить нужду.
Сейчас она лежала у его ног, спящая и доступная, но пьяная и с ног до головы перепачканная пылью.
Локлан почувствовал, что возбуждается.
Ведь он может сделать с ней все, что ему взбредет в голову. А ему так многого хочется! Хочется так, как никогда не хотелось прежде, даже с той кареглазой девушкой с соломенными волосами, по имени, кажется, Шелта, что легко уступила его нежным домогательствам на прошлом празднике весны и образ которой он долгое время хранил в памяти, так и не решившись продолжить эту спонтанно возникшую связь. Хранил до тех пор, пока верный Олак не донес, что она замужем и ждет ребенка. Он даже показал Локлану ее мужа, который служил на заставе Граки дозорным и погиб от первой же стрелы атаковавших заставу шеважа. Почему он вспомнил про него? Наверное, потому, что у парня, лежавшего во рву со стрелой в груди, была такая же рыжая шевелюра, как у этой вражеской лгуньи.
Выходит, она знает их язык! Стоило морить ее голодом, чтобы выяснить это. Откуда? Кто научил ее? Или же на самом деле все шеважа способны понимать речь вабонов? Может быть, не так уж далеки от истины те древние легенды, нелюбимые, если не сказать запрещенные в Вайла’туне, в которых дикари Пограничья предстают дальними сородичами вабонов, однажды утратившими веру и превратившимися в лесных изгоев, а потом и в злейших врагов? Он, Локлан, никогда раньше не разделял этих крамольных взглядов, но разве не получил он только что косвенного доказательства их обоснованности? Уже одного этого будет вполне достаточно, чтобы отец одобрил его решение не предавать пленницу казни, а выведать у нее все возможные подробности планов шеважа и тем самым попытаться предотвратить надвигающуюся катастрофу. Ибо Локлан верил в то, что отказывался понимать Ракли: воевать с дикарями по старинке, за счет одной только силы оружия и воинской дисциплины больше не удастся. Какими бы доблестными ни были герои вабонов, чьи культы проповедуются буквально на каждом углу, воодушевляя и зовя на подвиги их потомков, с тех пор мир изменился, и нужно искать новые пути, которыми новые герои прошли бы к новым сокрушительным победам над растущим и крепнущим врагом. И если не найти этих путей вовремя, казавшееся еще вчера невероятным может произойти уже завтра: полчища шеважа покинут чащи Пограничья и хлынут второй Бехемой на застывший в ужасе Вайла’тун, неготовый сопротивляться этому живому наводнению.
Он нагнулся над пленницей и повернул к себе ее лицо. Жест, за который в прошлый раз он заработал звонкую пощечину. Сегодня он дался ему без труда. Девушка даже не открыла глаз. Она крепко спала пьяным сном и не догадывалась о том, что с ней происходит. Было бы жалко упустить столь удобный момент.
Сгорая от едва сдерживаемого возбуждения, Локлан провел ладонью по красивому, несмотря на разводы грязи, лицу, по тонкой шее, по голому, исцарапанному плечу, наконец, по груди, все еще надежно скрытой шкурой, и попытался непослушными пальцами развязать тесемки безрукавки. У него почти получилось, и он уже предвкушал чудо, которое увидит, когда проделает эту нехитрую операцию, много раз блестяще удававшуюся ему прежде, до конца, когда почувствовал подозрительный укол в шею и только сейчас заметил, что раскосые глаза с поразительно длинными ресницами пристально смотрят на него, а губы сложены в насмешливую улыбку.
— Шевельнись, и будешь убит…
Он не поверил, что это происходит с ним в действительности, но попытка двинуть рукой привела к режущей боли в шее.
Скосив взгляд, Локлан издал стон отчаяния. Если любовь сродни глупости, то он оказался глуп вдвойне.
Пока он, погрузившись в сладострастные мечты, возился с одеждой пленницы, та незаметно вынула из ножен его собственный кинжал и теперь держала так, что любое неосторожное движение Локлана только помогло бы ей пронзить ему горло. Свободной рукой она торопливо расстегивала пряжку его пояса, освобождая от основного оружия — меча. Можно было бы, конечно, испытать ее ловкость и постараться перехватить кинжал, но что-то в ее твердом взгляде говорило: не надо.
Покрывшись в одно мгновение холодным потом, Локлан позволил пленнице обезоружить себя. Судорожно соображая, что же предпринять, он удивился еще больше, заметив в глазах девушки смешливые искорки и услышав:
— Илюли боится. Сана побеждает илюли. Сана может убивать.
В голосе ее звучало торжество ребенка, в потешной схватке взявшего верх над взрослым.
Они застыли, глядя друг на друга.
Теперь во взгляде девушки читался интерес и нетерпеливое ожидание. «Что он предпримет в следующий момент?» Она сделала все, что могла, и тоже оказалась в тупике, вывести из которого ее могло только его подчинение, спокойствие или безрассудство. Но она не убила его сразу, и это тоже кое-что да значило. Скорее всего, она просто поняла, что это убийство не освободит ее от цепи и неминуемо приведет к собственной гибели. Зато их нынешнее положение замечательно способствует равным переговорам. Вот только о чем просить и на чем настаивать?
— Сана, я принес тебе еды и питья и не хотел причинять вреда. Если бы хотел, то давно бы причинил.
Нет, это должно было прозвучать вовсе не так. Сейчас это похоже на просьбу о помиловании.
— Без меня ты не получишь свободу. Опусти нож и отдай мне меч, пока не стало слишком поздно…
— Сана знает. Если Сана не убивает илюли сразу, потом трудно.
— Отдай мне оружие, и я не трону тебя. Клянусь. Если ты обещаешь, что не убежишь, я велю снять с тебя цепь. Ты расскажешь мне о том, что я хочу знать, а потом я отпущу тебя к твоим родичам.