Торпедоносцы
Шрифт:
— В ружье! Боевая тревога!
Одеваясь на ходу, летчики хватали пистолеты, картодержатели и выбегали наружу. Было темно. Вьюжило. В лесу невдалеке от домиков, освещая деревья и снег яркими бликами, с оглушительным грохотом рвались крупнокалиберные снаряды. Грозный гул канонады доносился с юга. На востоке рядом с аэродромом темноту ночи разрезали багровые вспышки, долетали звуки пушечных залпов. Воздух был наполнен визгом разлетающихся осколков.
Дежурный офицер направлял людей в укрытия.
— Откуда стреляют? — спросил его Рачков.
— Из Мемеля. Немцы так часто делают.
— Может, здесь есть какие-то склады? Нет? Значит, салютуют в честь нашего прибытия, — пошутил Борисов.
Канонада продолжалась около часа. Когда она стихла, летчики вернулись в спальные комнаты. Но какой же сон может быть после такой встряски? Так и не уснули до утра. А с рассветом начались новые заботы.
К артиллерийским обстрелам, в конечном счете, приспособились, учли немецкую педантичность: с вечера отдыхали в бункерах, а после часу ночи переходили в кубрики.
Как-то глубокой ночью, когда Борисов вернулся из бункера и крепко уснул, его разбудил Виктор Беликов.
— Поймали гада, командир! — возбужденно кричал он.
— Кого? — спросонья не понял замкомэск.
— Гада! Диверсанта! Спуститесь вниз. Он у дежурного.
Взбудоражилось все общежитие. У дежурного по группе скромно сидел на табуретке одетый в дубленый красноармейский полушубок, шапку-ушанку и серые валенки белобрысый тридцатилетний сержант, внешне ничем не отличающийся от окружающих людей. Сидел он нахохлившись, настороженно поглядывал крупными, круглыми, как у совы, глазами. Возле задержанного сержанта с наганами в руках стояли Шашмин, Смирнов и несколько эскадрильских краснофлотцев. На столе дежурного лежала немецкая ракетница, пустые гильзы из-под ракет, какие-то документы.
При входе Борисова сержант встал и гневно спросил:
— Командир, почему ваши подчиненные распускают руки? — он показал на свой заплывший левый глаз. — Почему, по какому праву набросились на меня, избили и приволокли сюда? Я буду жаловаться на ваше самоуправство.
— Разговоры! — смерил взглядом сержанта Борисов. — Кто таков? Как вы ночью оказались в расположении аэродрома?
— Я — сержант Крутилов, помкомвзвода второй роты двести шестьдесят первого батальона сорок третьей армии. Можете удостовериться, вон на столе мои документы. После задания я возвращался в расположение роты, а эти, — кивнул он на Шашмина, Смирнова и Беликова, — навалились, скрутили, потащили. Безобразие! Ловкие нападать на своих! Вы бы на передовой так!.. Отпустите, пожалуйста, товарищ командир, а то мне от комроты влетит за опоздание.
— Добро! Разберемся. Беликов, где вы эту птицу прихватили?
— Да мы за этим гадом четыре ночи охотились! Помните, я докладывал вам, что заметил, как перед началом обстрела из лесу взлетала ракета? Мы устроили засаду. Так он же, гад, петлял, кружил! То в одном месте стрельнет, то в другом, и все в районе нашего жилья. А сегодня мы его сцапали! Ракетницу, гад, успел выбросить, думал, не заметим в темноте. У-у! Фашистская сволочь! «Сержант Крутилов»! По твоей роже видно, какой ты Крутилов! Кусался еще, гад!
— Оставь
— Так точно!
— А раздевали? Валенки снимали? Эх вы… Раздеть!
Задержанный вдруг выхватил из-под себя табуретку, сбил ею светильник из снарядной гильзы. Стало темно, Раздались крики, хрипы, отчаянная ругань. В темноте кто-то налетел на Борисова, больно ударил в низ живота. Но летчик устоял на ногах. Началась свалка. А сзади Рачков чиркнул зажигалкой и комната вновь осветилась.
Зажгли светильник. Неизвестный лежал с заломленными руками под Шашминым и Смирновым. Вид у механиков был свирепым.
— Ловок гад! Да и мы не пальцем деланные…
«Сержанта» раздели. Под красноармейской гимнастеркой на специальных ремнях у него обнаружили пистолет вальтер, за поясом финский нож, а в ватных брюках еще один маленький пистолетик, топографическую карту, отпечатанную на каком-то немнущемся материале, напоминающем клеенку, только тоньше. Карта была расчерчена на квадраты, оцифрована. Летчики и техники с интересом рассматривали и ощупывали снаряжение шпиона — такое им довелось видеть впервые.
Приехавшие работники СМЕРШа взяли арестованного и увезли с собой.
Артиллерийские обстрелы аэродрома прекратились. Позже приказом по авиадивизии участники поимки диверсанта были поощрены комдивом. Сообщили также, что диверсант был заброшен в район аэродрома для корректировки артогня с целью уничтожения летчиков-торпедоносцев.
Весной на месте задержания лазутчика нашли портативную радиостанцию.
Однажды под утро воздух над аэродромом вновь загрохотал от грозного гула артиллерийской пальбы и разрыва снарядов.
— В ружье!.. Боевая тревога!..
Летчики выскакивали наружу, шутили:
— Опять какую-то сволочь забросили? Куда смотришь, Беликов? Почему твои диверсанты так свободно разгуливают здесь?
Но то были не диверсанты. 10 января перед рассветом окруженная в Мемеле группировка противника, усиленная танками и артиллерией, внезапно ударила вдоль берега на север в сторону Паланги и далее на Либаву, имея явную цель оттеснить советские войска от побережья и соединиться с курляндской группировкой. Удар трех немецких дивизий был настолько сильным, что в первые минуты боя боевое охранение наших войск было смято и начало пятиться к Паланге, а потом и дальше к границе аэродрома.
Одновременно с мемельской группой ей навстречу в южном направлении началось наступление немцев из Либавы.
На палангском аэродроме сложилась критическая ситуация. Была объявлена срочная эвакуация. 1-й Прибалтийский фронт выделил автомашины. Тылы и штабы авиагарнизона погрузились в них и уехали. Остались только самолеты, летчики и техники. Они должны были перелететь на тыловые аэродромы подальше от опасной зоны. Но ночью прошел сильный дождь со снегом. Летное поле превратилось в месиво, а бетонной взлетно-посадочной полосы не было. Самолеты взлететь не смогли. Тогда их подготовили к взрыву. Всему техническому составу дополнительно выдали стрелковое оружие и гранаты.