Торжище брака
Шрифт:
Тамара не сказала ни слова и знаком отпустила Фанни. Простой и правдивый рассказ камеристки произвел на нее глубокое впечатление. Какая ужасная, отвратительная жизнь раскрылась перед ее глазами! Ей вспомнился скандал в доме Угариных. Итак, вот какова интимная жизнь блестящих героев гостиных! Она умерла бы или убежала, если бы ей пришлось вечно быть в обществе пьяного и грубого человека. А как близка она была к подобной участи! Влюбленная до ослепления, она считала высшим счастьем сделаться женой Арсения Борисовича, и какая ужасная жизнь предстояла бы ей, если бы случай не открыл глаза на Угарина! Молодая женщина
Да, она была счастлива, не послушавшись голоса сердца и добровольно избегая света. Но, несмотря на все эти соображения, только что рассказанная Фанни история до такой степени взволновала ее, что только несколько часов спустя ей удалось заснуть.
На следующий день приехал Угарин и застал Тамару с мужем в ее ателье. Несмотря на благоразумную сдержанность молодой женщины и стакан холодной воды, так кстати предложенный ему, Арсений Борисович продолжал часто бывать у Лилиенштернов. Непобедимые чары неудержимо влекли его к этому мирному очагу. Страстные распущенные женщины, жадно добивавшиеся его любви, стали ему противны. Ни одна из них не возбуждала в нем того смешанного чувства страсти и ревности, которое заставляло его сердце усиленно биться в присутствии Тамары. Не раз улыбающийся и как бы ободряющий взгляд молодой женщины окончательно опьянял князя, и он почти готов был на признание. Большого труда стоило ему сдерживать себя; но он отлично знал, как обманчив этот чарующий взгляд, сулящий на вид райское блаженство, а на самом деле дающий только стакан холодной воды.
— Вы настоящая Цирцея, — сказал однажды Угарин баронессе.
Тамара с улыбкой покачала головой.
— Увы, князь! Мне недостает самого драгоценного дара Цирцеи: обращать встречающихся мне распущенных людей в мирных и полезных четвероногих.
Пораженный ответом князь с минуту смотрел на нее пылающим взором.
— Успокойтесь, кузина! Вы вполне владеете этим чудным даром. Вы ясно даете чувствовать людям их сходство с теми милыми животными, которых вы называете полезными. О! Вы обладаете необыкновенной способностью подмечать людские слабости и с утонченной жестокостью осмеивать их. Я до тонкости изучил вас и по выражению ваших глаз узнаю, что вы нашли слабую сторону человека. Тогда вы бросаетесь в атаку… и горе несчастным! Вы очень напоминаете сирен. Они тоже обольстительными чарами привлекали неосторожных и затем губили их.
— Постойте, постойте, кузен!.. В настоящую минуту вы с редким ожесточением преследуете и обвиняете меня. Хоть я и сирена, я еще не погубила ни одной жертвы. В наш практический век честной женщине нельзя заняться ремеслом сирен, так как она сама не отдается страсти и не может внушить ее другим. В наше время мужчины разоряются, кончают жизнь самоубийством и спускаются до самой низшей ступени социальной лестницы исключительно благодаря куртизанкам. Среди женщин этой категории следует искать современных сирен. Я же не больше как безвредный блуждающий огонек, пугающий запоздавших путников, но никому не делающий зла.
Несмотря на подобные горячие стычки,
— Взгляните! Вот проезжает в коляске Нина Александровна с каким-то господином в гражданском платье. Кто это такой? — спросила Тамара, смотревшая в эту минуту в окно.
— Это доктор Виндельбаум. Право, удивляюсь, как Эмилий Феликсович позволяет своей жене повсюду таскать с собой этого господина. Если не из ревности, то оберегая свою честь он должен был бы запретить ей это, — сказал Угарин, взглянув на улицу.
При имени князя Флуреско перед глазами молодой женщины встала сцена, рассказанная вчера Фанни.
— Трудно оберегать то, чего нет! — сказала она, и в ее голосе звучало отвращение, смешанное с презрением.
Арсений Борисович с удивлением посмотрел на нее.
— Как жестоко, кузина, ваше лаконичное осуждение! Бедный Эмилий! Если бы только он знал, как беспощадно вы судите его — он, который всегда так высокомерно и презрительно относится ко всем, что даже товарищи обвиняют его за подобное обращение!
— Вероятно, чтобы избежать этого обвинения, он и дает такую свободу Нине, — возразила Тамара.
Угарин весело рассмеялся, а Магнус, молча работавший над гравюрой, заметил:
— Оставь в покое Флуреско и не раздражайся при виде чужих отношений. Какое нам дело до них!
— Конечно, конечно, кузина, оставим в покое бедного Флуреско! Лучше скажите, что вы хотите нарисовать на громадном полотне, стоящем на мольберте, и с какой целью так старательно изучаете бесчисленные эскизы, разложенные на столе.
— Я хочу написать картину распятия Спасителя для алтаря одной бедной финской церкви. Сначала я думала просто скопировать чью-нибудь, но затем решила сама попытаться скомпоновать картину. Если мне это не удастся, я всегда могу вернуться к своему первому решению.
— Это очень большая работа, сопряженная с многочисленными затруднениями, — улыбнулся князь. — Вам нужны будут модели. Для Спасителя вы еще найдете; но кто пожелает позировать в качестве разбойников?
На очаровательном личике Тамары появилось выражение детского лукавства.
— Разбойники уже найдены. Для них моделями будете служить вы и Флуреско. Я рисовала ваши портреты, и мне хорошо известна каждая черта ваших лиц, что наполовину сократит работу. Между вами я помешу своего бедного Магнуса. Он много страдал в жизни, благодаря чему его лицо приобрело выражение тихой покорности, что так идет к образу Спасителя.
— Это уже чересчур, кузина. Вы хотите осмеять меня и Флуреско! Я торжественно протестую против этого и предсказываю, что ваша картина не будет иметь ни малейшего успеха. Ваши разбойники будут иметь вид слишком честных и изысканных людей, а Спаситель — в дурном расположении духа! Вы только взгляните!.. — С этими словами он подмигнул Магнусу, который с озабоченным видом усердно гравировал на дереве. — По крайней мере, в данную минуту ваша будущая модель вовсе не имеет выражения тихой покорности.