Тоска из многоточий

Дахненко Александр

«На фоне всей опустошенности…»

На фоне всей опустошенности Эпохи пластика и лжи. Во мне все больше отрешенности Что режет страсти-миражи. На фоне странного движения — Безумного скачка во тьму. Во мне сильнее отторжение И веры нету никому. На фоне общей безнадежности, И увлеченья мелким злом, Дышу я воздухом безбрежности, Идя сквозь годы напролом.

«Текущие

дни и текучесть вещей…»

Текущие дни и текучесть вещей, Где все переходит друг в друга. Трагический воздух эпохи ничьей — Не выйти из темного круга. Теперь лишь смотреть безучастно и зло На то, как сгорают закаты Бессмыслицы жизни. Гадать, что могло Случиться, не будь той утраты, Что душу твою разорвав на куски, Изъяла все лучшие части, Оставив тебе беспредельность тоски, Тяжелые сны и напасти.

«И в темном одиночестве моем…»

И в темном одиночестве моем Проскальзывают трепетные тени Далёких и забытых сновидений, И жгут меня мистическим огнем. Я медленно бреду в холодный мрак, Наполненный отчаяньем без меры. Но память и обломки старой веры Вновь чертят непонятный, странный знак Надежды, что давно ушла в туман Невнятных дней, задумчивых столетий… А я — за несвершенное в ответе — Храню меж строк всю боль от старых ран.

«Определенность путей…»

Определенность путей. Выбор, которого нет. Смерть самых близких людей. Грусти отчаянный свет. Темные лики любви. И предзакатный огонь… В клочья все дни разорви, Кровью забрызгав ладонь. Боль продолжает творить Нечто и хочет помочь: Может быть, договорить, Прежде чем броситься прочь. Дальше все легче дышать, Дальше жизнь легче и злей. Некуда больше бежать — Горе в бокалы разлей. И в ледяном хрустале Тонет так много затей… Вся твоя жизнь на земле — Поиск небесных путей.

«Пишу и медленней, и реже…»

Пишу и медленней, и реже — Я строчек начал избегать… И воздух надо мной разрежен. От жизни стал изнемогать. И дни за повседневной скукой Не различаются никак. Всё тянется привычной мукой И так же падает во мрак. И годы копятся устало И превращаются в слова… Которые под одеялом Во сне шепчу едва-едва.

«Признаваться в слабости не стоит…»

Признаваться в слабости не стоит. Боль не выставляют напоказ. Тьма своим покровом удостоит, Спрячет горе — свет безумных глаз. Жестко, не по-здешнему красиво, Ты идешь к ужасному концу. Опасаясь внутреннего срыва, Тянешься к терновому венцу. И надменно помощь отвергаешь Общества навязчивых людей. Странным безразличьем разлагаешь Жизни все на тысячи частей.

Ушедшему поэту

Никак не получается строфа. Выходят беспорядочные строфы, И повторяется всё та же «фа» Бемоль — ты не избегнешь катастрофы, Которую ты кликал столько лет, Потратив уйму слов и снов впустую. Но, погружаясь в алкогольный бред, Судьбе своей проигрывал вчистую. Не выходила у поэта роль, Не получалось жить легко и просто. И улыбаться через злую боль Не стоило, не обращаясь к звездам. И торопясь куда-то, впопыхах, Не стоило в чужой болтаться «шкуре»… Ты лучше б гибнуть продолжал в стихах, Чем в 26 повеситься «в натуре».

«Свернутое пространство…»

Свернутое пространство Мертвой моей души. Скорбное постоянство — Жуткие миражи. Странных миров вращенье. Люди, которых нет. Близость развоплощенья, Мертвенно-бледный свет. Тяжесть судьбы на плечи Зимним пальто легла… Гасит надежды свечи Горечь слепого зла.

«Отключиться от жизни, отключиться от боли…»

Отключиться от жизни, отключиться от боли, И забыть навсегда горечь терпкой судьбы. Недостаточно силы, недостаточно воли — Чтобы враз умереть, без унылой борьбы. И никчемной душе в небо не устремиться — И толпа заполняет пустые года. Только строки летят, как свободные птицы, Безнадежно-спокойно летят в никуда.

«Ну, вот, тебе остались огорченья…»

Ну, вот, тебе остались огорченья От радости, от прелести земной, И трудный подвиг самоотреченья, И сопряженья с вечной тишиной. Кругами ходит скучная невзрачность И давит, точно неуемный быт. И только ночи звездная прозрачность, В которой ты задумчиво забыт, Из этих дней ведет своей дорогой За грань иных неведомых миров. Где дарит смерть свой свет, покой и кров, Скитальцу, утомленному тревогой.