Тот свет – этот свет
Шрифт:
– Давай вызовем скорую или неотложку, – несколько раз предлагала ему, обеспокоенная его состоянием, жена, видя, как он ворочается в постели, положив руку на левую сторону груди.
Но Сергей Васильевич только отмахивался:
– Всё в порядке, не нужно мне никаких врачей. Это я так, придуриваюсь, чтобы ты меня пожалела, проявила, так сказать, женскую заботу и ласку. Вот, видишь, уже ничего и не болит.
На самом деле его тревожила усилившаяся за последнее время одышка. Раньше он соколом взлетал на четвёртый этаж, а сейчас приходилось останавливаться на лестничной площадке каждого этажа и ждать, когда восстановится дыхание, прислонившись к исцарапанной различными надписями и рисунками стенке.
Жена встала сегодня пораньше, и пошла готовить завтрак. У неё в этот
Сергей Васильевич проводил всех своих, запер за ними тяжёлую, сделанную ещё в начале прошлого века, покрытую многими слоями коричневой краски и бесцветного лака, дверь с накладными замками и большой старинной бронзовой задвижкой, и пошёл на кухню, попить горячего и душистого чайку с любимым вареньем из раритетного гранёного стеклянного стакана с металлическим, потемневшим от времени подстаканником. Он почувствовал себя лучше, сердце, вроде, немного отпустило, но давящее чувство в груди так и не прошло, сегодня оно было особенно неприятным. Тяжело вздохнув, он решил выйти на улицу, подышать свежим весенним воздухом, погулять в знаменитом Александровском саду, пройтись по любимой Английской набережной вдоль красавицы Невы.
На улице ярко светило ласковое майское солнышко, стены домов украшали разноцветные флаги, слабо колышущиеся лёгким ветерком, а в вольготно расположившемся за зданием Адмиралтейства Александровском саду на деревьях уже появились нежно-зелёные листочки, на газонах вовсю зеленела и тянула к солнцу свои побеги мягкая шелковистая травка. Сергей Васильевич, немного щурясь от яркого весеннего солнца, вскарабкавшегося уже довольно высоко по ярко-синему безоблачному небосклону, не торопясь прошёлся вдоль Гороховой, до Малой Морской, свернул на неё и, прогулочным шагом человека, которому некуда спешить, направился к Исаакиевскому собору. Дивный прозрачный питерский воздух был напоён весенними ароматами, откуда-то сквозь шум машин, доносилось чириканье непоседливых и скандальных воробьёв.
– Красота то какая! – подумал он, проходя мимо петербургских домов, фасады которых, словно резьбой, были украшены фигурной лепкой.
Слева показалась гостиница Англетер, у входа в гостиницу привлекала внимание мраморная памятная вывеска, посвящённая погибшему здесь известному поэту Сергею Есенину.
– Все мы смертны, – ни с того, ни с сего, грустно подумал, вдруг, Сергей Васильевич, останавливаясь на другой стороне улицы, напротив вывески, – даже великий поэт не избежал этой участи.
Он тряхнул головой отгоняя эти дурные мысли, и немного ускорил шаг, выходя к знаменитому собору преподобного Исаакия Долматского, построенному гениальным Огюстом Монфераном.
– Умели же строить наши предки, – засмотрелся он, невольно останавливаясь, и любуясь огромными полированными гранитными колоннами, возвышающимися, словно гигантские часовые, охраняющие вход в знаменитый собор.
К колоннам вели широкие мраморные ступени, по которым то и дело поднимались и спускались многочисленные туристы. Под золотым куполом, по смотровой балюстраде ходили люди, снизу на такой высоте казавшиеся лилипутами. Сергей Васильевич постоял немного, полюбовался Исаакием, и, двинувшись дальше, пересёк по зебре Адмиралтейский проспект, войдя в Александровский парк. Впереди виднелся знаменитый памятник Петру Первому, восседающему на бронзовом коне, который попирает копытами змею. По дорожке, посыпанной гравием, и проложенной среди зеленеющих газонов, он, не торопясь, дошёл до памятника и, в который раз, засмотрелся на него. Пётр Первый властно указывал твёрдой рукой на противоположный берег, в каком-то порыве, словно собирался сорваться с пьедестала и, одним гигантским прыжком, перескочить на коне через Неву.
– «На берегу пустынных волн стоял он дум великих полн…», – пришли ему на память бессмертные пушкинские строки.
– Привет, соседушка! – неожиданно раздалось сзади.
Сергей Васильевич, очнувшись от своих дум, обернулся и увидел соседа по лестничной площадке – Игоря Степановича. Тот был на двенадцать лет моложе, и работал в Адмиралтействе преподавателем. У него была короткая стрижка, многолетняя армейская выправка, светлые выцветшие глаза, пышные, пшеничного цвета усы и глубокий шрам на левой щеке, полученный во время одного из автономных походов на атомном подводном крейсере, где он служил командиром БЧ 3.
– И тебе здорово! – отозвался он на приветствие соседа. – Ты как здесь оказался? Тоже погулять вышел?
– Если бы, – вздохнул сосед, – бегал на работу, вот, взял новую учебную программу, хочу на праздниках внести кое-какие исправления. Ладно, извини, тороплюсь, привет жене.
– И Анне Викторовне, привет! – крикнул ему вдогонку Сергей Васильевич.
Он повернулся спиной к воспетой Пушкиным скульптуре великого русского царя, и направился к памятнику знаменитому путешественнику и учёному, действительному члену Императорского Русского географического общества, Николаю Михайловичу Пржевальскому. По пути его прошиб холодный пот, немного закружилась голова и нахлынула слабость. Ноги под Сергеем Васильевичем ослабли, и он чуть не сел на утоптанную тысячами пар ног дорожку парка, но слабость отступила так же неожиданно, как и пришла.
Народу на длинных деревянных, недавно покрашенных белой масляной краской скамейках, кольцом окружающих памятник с гордо возлежащим под бюстом великого путешественника бронзовым верблюдом, навьюченным сумками, было немного. Сергей Васильевич очень любил этот памятник, он, даже, специально купил несколько книг о Пржевальском и прочёл их от корки до корки. Уже приближаясь к невозмутимо и гордо взирающему на прохожих верблюду, он опять почувствовал себя плохо, ноги снова ослабли, стало трудно дышать. Он плюхнулся на ближайшую свободную скамейку и резко, так что отлетела пуговица, рванул ворот рубахи, чувствуя, что ему не хватает воздуха. Мир заволокло туманом и он начал медленно вращаться. Сергей Васильевич захрипел, почувствовал нарастающую боль в груди и медленно сполз на деревянные перекладины городской скамейки. Уже теряя сознание, сквозь возникший и сгущающийся туман, он увидел тревожные лица направляющихся к нему незнакомых людей…
Придя в сознание, Сергей Васильевич долго не мог понять, где находится. Сначала перед глазами возник незнакомый белый потолок, выкрашенный водоэмульсионкой, и уже успевший покрыться кое-где паутинкой мелких трещин, затем в нос ударили странные запахи лекарств, смешанных с запахами пищи, хлорки, свежей масляной краски и чего-то ещё чужого, стандартного и казённого. Сергей Васильевич попытался сесть, но слабость и боль в груди, не позволили ему это сделать. Он, вдруг, понял, что находится в какой-то просторной комнате, где лежит в казённой больничной пижаме, накрытый лёгким тонким коричневым одеялом на странной кровати без спинок. С трудом повернув голову, он увидел, что кроме него, в этом помещении ещё есть люди, лежащие на таких же кроватях, похожих на металлические носилки с длинными ножками на колёсиках.
– Это же каталки, – подумал он с некоторым удивлением. – Куда я попал?
Люди, лежащие на каталках, выкрашенных светло-жёлтой, местами протёртой до металла, краской, так же были накрыты лишь тонкими покрывалами, к некоторым из них были подключены капельницы. Слева от него, у немного запылённого окна с облупленными деревянными рамами, лежала женщина. Её длинные светлые волосы разметались по подушке и спускались по плечам на простыню. К ней тянулись провода и трубки от какой-то аппаратуры, установленной на металлической стойке в изголовье, аппаратура тихонько гудела и попискивала. Пытаясь понять, где он находится, и осмотреться получше, Сергей Васильевич попытался повернуться на правый бок и немного приподняться. К нему тут же подошла симпатичная девушка в аккуратном и чистом белом халатике, лет двадцати семи, худощавая, невысокая, со стройной фигуркой, длинными, чёрными как смоль, волосами, в очках-лисичках шоколадной расцветки в тонкой изящной оправе, с толстой синей тетрадкой в левой руке. Коротенький белый халатик не скрывал стройные загорелые ножки, а подвёрнутые рукава открывали тонкие симпатичные девичьи руки.