Товарищ убийца. Ростовское дело: Андрей Чикатило и его жертвы

Кривич Михаил

Сбивать вражеские самолеты — не преступление, а дело чести и геройства. Так что совесть его была чиста.

В своих подсчетах Андрей Романович никогда не сбивался. Он знал, сколько у него на счету. Сам рассказывал, как и 1984 году, оказавшись в тюремной камере, увидел парашу с намалеванным инвентарным номером 32 и тут же подумал с ужасом, что милиции известно число его жертв и она хочет узнать его реакцию на роковое число.

Шесть лет спустя, незадолго до последнего убийства, он обратил внимание на другое случайное совпадение: «Еду как-то в трамвае, смотрю — номер 52. Думаю — вот и у меня 52 трупа…»

Он считал вражеские самолеты.

Когда Андрей Романович с чистой совестью вышел на свободу, от прежних его страхов

не осталось и следа. Он уже не обливался потом при виде одетых в штатское милиционеров, как тогда, у Центрального рынка. Он не тревожился, как в тюремной камере, вычислят ли его по сперме. Все страхи остались позади. Его подержали, проверили, не вычислили и отпустили.

Он отпраздновал в кругу семьи Новый год и взялся за поиски новой работы. О возвращении в ростовскую «Спецэнергоавтоматику», откуда он угодил прямиком на тюремные нары, не могло быть и речи. На кой ляд им начальник снабжения, который, и трех месяцев не проработав, пошел под суд! Лучше всего устроиться не в Ростове и не у себя в городе, а в каком-то другом месте, где еще не успел наследить.

Чикатило выбрал хорошо знакомый ему город Новочеркасск, как раз на полдороге между Ростовом и Шахтами.

С января 1985 года он приступает к службе на Новочеркасском электровозостроительном заводе, сокращенно НЭВЗ. Поначалу рядовым инженером, потом начальником отдела металлов — тоже по снабженческой части.

Как и в «Ростовнеруде», на новом месте он быстро приобрел репутацию слабого работника. По своему обыкновению, на планерках отмалчивался, витал в облаках, любой вопрос начальства и товарищей по работе заставал его врасплох. Он забывал про данные ему поручения, путался в делах. Не было дня, чтобы он не получал нагоняя от начальства, нередко в присутствии родной дочери Людмилы, которая тоже работала на НЭВЗе. Трудовые династии долгие годы воспевались на все лады официальной прессой. И здесь все выглядело порядочно, как у людей: папа снабженец, мама снабженка, дочка пошла родительским путем.

Глядишь, подрастут внуки, встанут на ноги — их тоже приставят к полезному ремеслу…

Инженер Е. В. Губернаторов, работавший на НЭВЗе в те же годы, что и Чикатило, вспоминает: когда Андрею Романовичу выговаривали в присутствии дочери, он сохранял олимпийское спокойствие. Даже, можно сказать, безразличие. У него от природы крепкая, устойчивая нервная система. И крепкий сон без сновидений. Убил, не убил, а выспаться нужно.

Короче говоря, перебравшись в Новочеркасск, Чикатило работать лучше не стал и как снабженец-профессионал ничуть не прибавил. Правда, в воспоминаниях его сослуживцев есть небольшое противоречие. С одной стороны, говорят они, Чикатило не мог запомнить указаний начальства, не записав их на бумажку, да и записанное нередко вылетало у него из головы. С другой же стороны, он отлично помнил, что, где и когда ему удавалось достать для завода. На следствии он не раз будет жаловаться на плохую память, но в то же время совершенно точно или с ошибкой в считанные метры выводить следователей на места преступлений, совершенных им десять лет назад. И жертв своих он помнил отчетливо — не только число, но и как выглядели, во что были одеты, куда он наносил им удары ножом и какое испытывал при этом удовольствие.

Впрочем, тут, пожалуй, и нет противоречия. Он не хотел запоминать ничего, что приходилось делать из-под палки, и крепко держал в памяти все, что относил к своим удачам.

Убийства шли по разряду удач.

В общении он нисколько не изменился. Новые коллеги в один голос говорят: в контакты старался не вступать, жил своей жизнью. При встрече поздоровается, улыбнется — и не более того. По-прежнему вежлив, «спасибо-пожалуйста-извините», аккуратный костюм, свежая рубашка, при галстуке.

И все же в воспоминаниях его новочеркасских сослуживцев появляется нечто такое, чего не упоминали знавшие его по Ростову и Шахтам. Как сказал Е. В. Губернаторов: «Никаких

подозрений он ни у кого не вызывал, но вот улыбка у него, если смотреть в профиль, была страшная какая-то».

Вполне допускаем, что это аберрация памяти. Его преступления, о которых стало известно сегодня, невольно проецируются в прошлое. И кажется, что уже тогда было в нем что-то такое…

Смотрим на него сквозь железную решетку в зале суда и пытаемся убедить себя: человек как человек, встретишь такого на улице и не оглянешься. Заурядное лицо, обыкновенная улыбка, ничего запоминающегося, не говоря уж о зловещем. Разве что потертый он какой-то, сжавшийся, по это, надо думать, от тюремной жизни. И, почти убедив себя в его обыкновенности, слышишь, как судья монотонно, громко и быстро читает выдержки из обвинительного заключения: «С особой жестокостью… тридцать семь колото-резаных ран… связал шпагатом… отрезал и выбросил… затолкал… рот забил землей… присыпал листьями…» — и скучное, скучающее лицо обретает дьявольские черты, и взгляд кажется зловещим, и зевота — пугающей.

Не все сослуживцы Андрея Романовича замечали страшную его улыбку, но почти все сходились на том, что начальник отдела металлов — работник никудышный. Сам он эту точку зрения не разделял, считал себя незаменимым работником и ради службы готов был пожертвовать очередным отпуском. На следствии он заявил, что годы работы на электровозостроительном заводе отмечены для него лично большим трудовым подъемом, а в 1986 году, к пятидесятилетию, ему вручили приветственный адрес.

Это, конечно, высокая честь. Почти как премия.

В первые дни суда ему была предоставлена возможность излить душу, дать показания «в форме свободного рассказа». Он сказал: «Я делал больше всех электровозов. Без меня производство давно бы остановилось…»

Сейчас в России повсеместный спад производства. Общей участи, должно быть, не избежал и НЭВЗ, электровозов там делают меньше, чем прежде. Или это оттого, что с ними нет больше Чикатило?

Довольно о производстве. Каким бы выдающимся или никудышным снабженцем ни был Андрей Романович, никому в голову не пришло бы писать о нем книгу. Он убийца и маньяк, а все остальное — так, штрихи к портрету.

Совершенно прав Алексей Васильевич Масальский, тот самый свидетель, который назвал своего бывшего сослуживца Чикатило «каким-то обиженным». Показания Масальского и его собственная история, имеющая отношение к волнующим нас событиям, заслуживают небольшого отступления.

Алексей Васильевич Масальский в деле Чикатило считает себя пострадавшим.

В те годы, когда они вместе служили в шахтинском «Ростовнеруде» и попивали изредка водочку на мужские и женские праздники, инженер Масальский испытывал домашние трудности: у него сильно болела жена. Она требовала постоянного ухода. Чтобы за ней кто-то присматривал в его отсутствие, он решил сдать задешево или даже задаром угол какой-нибудь доброй женщине, чтобы жила у них в семье и приглядывала за больной. Дал об этом объявление, и среди немногих откликнувшихся оказалась, на его, Алексея Васильевича, беду, Анна Лемешева. Та самая двадцатилетняя девушка, которую несколько дней спустя Чикатило под предлогом купания заманил в лесополосу и там убил. На месте преступления нашли бумажку, на бумажке — адрес Масальского.

Из-за этой бумажки с адресом, которую Анна Лемешева просто забыла выбросить, инженера Масальского ни за что ни про что продержали в кутузке добрую неделю, пока не выяснили, что он ни в чем таком не замешан, разве только сделал Анне нескромное предложение, из-за которого, собственно, она и отказалась квартировать у супругов Масальских.

Но это не все. Пока Алексей Васильевич сидел в ожидании своей участи, милиция запросила у «Ростовнеруда» на него характеристику. Партийная организация ответила примерно так: работник он неплохой, коммунист со стажем, общественник, политически грамотный, но убить, конечно, может. Не поручимся, что не убийца.