Тоже Родина
Шрифт:
Философия родит идеи, заманчивые и сладкие. Манящие, как секс, и возбуждающие, как табак и шоколад. Кто владеет философией, тот умеет испугать, возбудить, заманить сладким и опасным. Я помню, что испытал невыносимое, из ряда вон выходящее возбуждение, читая «Философию права» Гегеля.
Драматургия есть месса. Умение увлечь за собой. Кто драматург — тот царь тел и душ. Кто драматург — тот извлекает из людей хохот и рыдания. Публичная политика — бездарная дочь драматургии. Реклама — глупая падчерица.
Магия — это волшебное. Всякий циник и практик, отдав жизнь
Магия управляет повседневным миром при помощи совпадений и случайностей. Поговори с самым прожженным прагматиком о случайностях и совпадениях — и увидишь, как улетучится весь прагматизм.
Настоящая магия есть только там, где доведены до совершенства философия и драматургия.
Магия постигается не интеллектом, а чувством. Маг засмеется, если задать ему основной вопрос философии. Маг знает, что мир не идеален и не реален — но явлен как чудо. Кто рад миру, тот видит колдовство везде, где дурак видит случайность.
В наше время любой мошенник умеет объявить себя магом. Медиумом, прорицателем, экстрасенсом. Колдуном. Но настоящий маг никогда себя не афиширует. Так мастера дзена презирали тех, кто прилюдно левитирует, и обвиняли в дешевом популизме. Маг ни во что не вмешивается. Магу так же не нужны власть или деньги, как нужны они обычному человеку. Потому что маг в тысячу раз обычнее самого обычного живущего. Как правило, маг очень пассивен и любому обществу предпочитает общество самого себя. Попросить мага продемонстрировать свои умения — значит глубоко его оскорбить.
Маги усталые существа. Их основное и единственное занятие — отделение добра от зла. Поэтому мага не следует беспокоить. Впрочем, опознать его в обычной жизни почти невозможно. Увидишь ничтожнейшего, зауряднейшего, скучнейшего — не спеши презирать. Это может быть маг, медиум, колдун, волшебник.
Быть волшебником — великая мечта каждого ребенка. Но только волшебники знают, как тяжело делать волшебство.
Маги живут долго и умирают, только если им надоедает жить. В других случаях — осваивают прозу.
Проза — это скамья. Устав от философии, драматургии и магии, ты садишься на эту скамью, ты кряхтишь, чешешь живот, закуриваешь и отдуваешься. Рассказываешь приятелям анекдот и ругаешься с женой.
Проза там, где философ ковыряет в зубах. Там, где медиум испражняется. Там, где драматург страдает от триппера. Проза отрезвляет того, кто пьян. Останавливает того, кто бежит. Тормозит того, кто решил воспарить.
Кто делает прозу, тот рад бы остаться философом, жить в бочке и одаривать зевак роскошными афоризмами. Но это ему не интересно.
Кто понимает прозу, тот рад бы сделаться драматургом и генерировать в идиотах эмоции обожания. Но это ниже его достоинства.
Кто прозаик — тот завидует медиумам, колдунам и магам. Узреть смысл и успокоиться — вот удел медиума. Медиум различает черты будущего. Но закон прозы гласит, что будущего мало.
Тогда прозаик остается один. Он знает: будущего — мало, должно быть
Проза возникает там, где философ, драматург и маг истощаются.
Один человек делал прозу. Писал о красивых, сильных духом людях. О дальних странах, о любви, о дружбе, о воле к жизни. Он не писал о низком, он пренебрегал изучением пороков. За это проза отомстила ему: в сорок лет он покончил жизнь самоубийством, обесценив своих персонажей, отважных моряков и золотоискателей.
Проза есть приговор всем и всему. Последняя правда о тебе и обо мне. Проза на острие меча, погружающегося в грудь невинной жертвы, она во взгляде младенца, не умеющего говорить. Это не наука, не искусство, не знание или умение. Это не истина.
Истины мало, должно быть что-то еще.
Постигни шестое чувство, открой третий глаз, вычисли тридцать второй день месяца, восьмой день недели, двадцать пятый час в сутках — там проза.
Кто делает прозу, тот может продать свое умение за миллион, — но если сегодня он получит этот миллион в руки, наличными, то завтра он все равно будет валяться в канаве, грязный и оборванный.
Один человек пытался делать прозу. Он много и подробно писал, стал богат и всемирно известен, но к концу жизни засомневался. Глубоким стариком ушел он из дома, умер в канаве — и все, что он написал, стало прозой.
Подойди к любому, кто написал десять томов прозы, — он поморщится и скажет тебе, что все это не более чем колебание воздуха.
Один дурак хотел остановить время. Ради такой сомнительной затеи он продал все самое светлое в своей душе. Таков сюжет из великого немецкого поэта. Но это не проза. Прозаик останавливает время одним шевелением пальца, и способен потом рассказывать о каждой секунде своей жизни на протяжении тысячи часов.
Проза велит не доверять поэзии. Поэты — рабы рифмы, они слишком живописны и все время говорят о прекрасном. А проза говорит об уродливом. Просто потому, что никто, кроме нее, не скажет об уродливом. Музыкант, если бы и хотел, не способен сочинить уродливую мелодию. Живописцу еще труднее. Лотрек хотел писать блядей, а написал женщин, с лицами, освещенными духом любви.
В любой гармонии проза ищет какофонию и защищает ее.
Кто делает прозу, тот часто невыносим и в приличной компании может повести себя так, что его выкинут вон.
Проза часто говорит об убийцах, насильниках, душегубах. Потому что никто, кроме нее, о них не скажет. Кто-то должен говорить о смертях, болезнях, о пограничных состояниях, о безумии, низости, подлости, о голоде, холоде, отчаянии, агонии, глупости, косности, лени, бездушии, неблагодарности, зависти, жадности, наивности, лицемерии, ханжестве, лживости, коварстве, тщеславии — обо всем, чем бог снабдил человека, чтоб тот, не дай бог, не стал богом.