Трафальгар стрелка Шарпа
Шрифт:
– Ты убил его? – прошептала Грейс Шарпу в ухо.
– Это важно?
Она провела пальцем по шраму на его щеке.
– Я ненавидела Брейсуэйта, – прошептала Грейс. – В последнее время он глаз с меня не сводил. Я видела, как у него текут слюни, словно у грязного пса. – Женщина вздрогнула. – Этот негодяй сказал, что, если я приду к нему в каюту, он никому не скажет. Я хотела ударить его, но испугалась Уильяма. Боже, как же я ненавидела!
– Поэтому я и убил его, – мягко промолвил Шарп. Некоторое время она молчала, затем поцеловала его в кончик носа.
– Я знала. С того самого мгновения, как Уильям спросил меня о нем, я знала, что ты убил его. Он умер быстро?
– Не так уж быстро, – ответил Шарп. – Я хотел, чтобы
Леди Грейс задумалась, потом, решив, что ей все равно, была смерть секретаря быстрой или мучительной, прошептала:
– Никто еще не убивал ради меня.
– Ради тебя я готов сражаться с целой армией, – отвечал Шарп. Он снова вспомнил о письме и снова отогнал сомнения прочь. Брейсуэйт хотел лишь выторговать несколько секунд своей никому не нужной жизни. Шарп не стал ничего говорить Грейс.
Закатное солнце бросало причудливые тени от фалов и вантов, парусов и мачт на зеленоватую водную гладь. Троих провинившихся матросов привели к капитану, и всем троим было велено неделю не давать рома. Помощник барабанщика забавлялся с кортиком и поранил руку. Пикеринг накладывал повязку, не переставая честить юного недотепу. Корабельный кот растянулся на камбузе у плиты. Стюард понюхал воду в бочке, сморщился, но недрогнувшей рукой поставил на бочке отметку мелом, признавая воду пригодной для питья.
Когда светило опустилось за горизонт, а небо окрасилось алым, вахтенный заметил в последних отблесках солнечных лучей дальний парус.
– Парус по левому борту! – прокричал он.
Шарп не слышал крика. Сейчас он не внял бы даже трубному гласу с небес, но команда задрожала от нетерпения. Добыча снова замаячила на горизонте, а значит, охота продолжалась.
Глава восьмая
Для «Пуссели» настали счастливые дни. Далекий парус на горизонте действительно принадлежал «Ревенану», но капитану Чейзу никак не удавалось подойти к французам так близко, чтобы прочесть на борту название. Однако матросы уверяли, что узнают спенкер французского линкора. Сколько бы Шарп ни рассматривал в подзорную трубу чужие паруса, он не мог понять, что особенного видят в них матросы. Между тем моряки утверждали, что паруса «Ревенана» плохо заштопаны и потому висят криво. «Ревенан» и «Пуссель» были близнецами, шли с одинаковой скоростью, а бог ветров поровну осыпал противников своими милостями. Оба парусника огибали громадный африканский материк, но «Пуссель» шла западнее и до экватора сохраняла преимущество. Затем французы должны были повернуть восточнее, чтобы пристать к берегу. Каждую ночь капитан сходил с ума от беспокойства, страшась потерять добычу, но наутро «Ревенан» снова и снова возникал на горизонте. Ни разу матросам Чейза не удалось перехитрить умелых моряков из команды капитана Монморана. Если Чейз менял курс, чтобы сблизиться с французским линкором, Монморан ловко повторял маневр, и английскому капитану приходилось, чертыхаясь, возвращаться к прежнему курсу, чейз молился, чтобы француз согласился принять бой, но Монморан стойко избегал искушения. Он уверенно вел свой корабль во французскую гавань или в гавань французской союзницы Испании, а на борту «Ревенана» плыл человек, собиравшийся помочь Франции превратить Индию в британскую могилу.
– Надеется прорвать нашу блокаду у Кадиса, – язвительно заметил как-то после ужина Чейз и нахмурился.– Впрочем, нет ничего проще.
– Почему? – спросил Шарп.
– Большие корабли стоят на рейде, – объяснил капитан, – а у берега только пара фрегатов. Монморан легко отшвырнет их с дороги. Мы обязательно должны догнать его! – Чейз вздохнул. – Пешки не ходят в сторону, Шарп.
– Разве?
Шла первая вахта – с восьми вечера до полуночи. Чейз и Шарп пили бренди, и капитан учил друга игре в шахматы. Лорд Уильям и леди Грейс часто бывали гостями капитана. Леди Грейс любила шахматы и частенько заставляла Чейза хмуриться и ерзать над доской. Лорд Уильям предпочитал книгу. Впрочем, однажды он удостоил капитана партии и за пятнадцать минут разбил гостеприимного хозяина в пух и прах. Пятый лейтенант Холдерби иногда подсказывал Шарпу ходы. На людях Шарп и леди Грейс держались отчужденно.
Пассаты гнали корабль к северу, сияло солнце, и Шарп еще никогда в жизни не был так счастлив. После смерти Малахии Брейсуэйта любовники получили долгожданную свободу. Лорд Уильям корпел над отчетом для британского правительства. Любовникам приходилось встречаться с осторожностью, но иногда Шарпу казалось, что команда знает об их связи. Опасаясь внезапного прихода лорда Уильяма, они никогда не оставались в каюте ее светлости. Грейс приходила к Шарпу сама, в сумерках пересекая шканцы и пугаясь каждого шороха. Каюта Шарпа находилась рядом с каютой первого лейтенанта, где спал лорд Уильям. Со стороны могло показаться, что ее светлость направляется в каюту мужа, но едва ли любовникам удавалось обмануть рулевого на шканцах. При виде Шарпа боцман Джонни Хоппер со знающим видом ухмылялся. Шарп притворялся, что не замечает ухмылок. Впрочем, он не опасался, что команда выдаст его – в отличие от надменного лорда Уильяма Шарп матросам нравился. Любовники уверяли друг друга, что бояться нечего, но в действительности очень рисковали. И все же, какой бы безрассудной ни была их любовь, они не могли ей противиться. Шарп до сих пор не мог поверить, что знатная дама полюбила простого солдата.
Однажды вечером они лежали в его каюте. Косые лучи закатного солнца проникали сквозь иллюминатор. Леди Грейс пыталась вспомнить, сколько комнат в ее доме в Линкольншире.
– Тридцать шесть, – наконец сосчитала она, – а еще холл и комнаты слуг.
– Разумеется, кто же считает комнаты слуг, – заметил Шарп и тут же получил удар локтем под ребро. Они лежали на одеяле, расстеленном на полу, – койка для двоих была слишком узкой. – А сколько у тебя было слуг? – спросил он.
– В деревне? Двадцать три. В Лондоне четырнадцать, а еще кучеры и конюхи. Шестеро или семеро? Уже и не помню.
– Меня посчитать не забыла? – съязвил Шарп и снова острый локоток леди Грейс вонзился ему в ребра. – Больно же!
– Ш-ш-ш, – прошептала Грейс. – Чейз услышит. А у тебя были слуги?
– Маленький арапчонок, – ответил Шарп.– Он хотел вернуться в Англию вместе со мной, но умер. – Шарп замолчал, наслаждаясь прикосновениями ее кожи.– Служанка тебя не хватится?
– Она думает, что я лежу в каюте, и ей не велено меня беспокоить. Я говорю, что от солнца у меня мигрень.
Шарп улыбнулся.
– А когда идет дождь?
– Тогда я говорю, что мигрень у меня от дождя. Впрочем, Мэри все равно. Она влюблена в капитанского вестового и рада, что я ее не трогаю. Девчонка целыми днями торчит в буфетной. – Грейс провела пальцем по животу Шарпа. – Может быть, и они когда-нибудь уплывут вместе в бескрайнее море?
Временами Шарп воображал, что когда-нибудь они вместе с Грейс уплывут ото всех далеко-далеко. Любовники притворялись, что «Пуссель» – их корабль, команда – их слуги, а им суждено вечно скитаться по морям под сияющими небесами. Они никогда не говорили о том, что ждет обоих в конце путешествия. Грейс предстояло вернуться в мир роскоши, а Шарпу спуститься с небес на землю и навсегда расстаться с любимой.
– Мы с тобой словно дети, – повторяла Грейс, – беззаботные, легкомысленные дети.
По утрам Шарп упражнялся с морскими пехотинцами, днем спал, вечером ужинал с капитаном, а после ужина с нетерпением ждал, когда лорд Уильям погрузится в беспробудный сон, вызванный лауданумом, и Грейс придет в его каюту. Они ласкали друг друга, болтали, спали, снова болтали.
– С самого Бомбея я не принимала ванны, – однажды пожаловалась Грейс и вздрогнула.
– Я тоже.
– Но я-то привыкла к чистоте!