Трагическая охота
Шрифт:
Не знаю, разбудил ли меня свет зари, уже ярко разлившийся по небу, или какой-то непонятный шум, — я проснулся первым и, присев в гамаке, огляделся вокруг, но увидел лишь царственное пробуждение жизни от ночного забытья. Я окликнул моих ленивых товарищей, и, когда все проснулись и стали одеваться, собираясь покинуть свои подвесные койки и спрыгнуть на землю, внезапно вдали послышался отчетливый шум, похожий на треск грубо раздвигаемых веток. Но поскольку он больше не повторялся, мы успокоились и, спустившись на землю, умылись из походных фляг, не спеша приготовили завтрак и с удовольствием поели. Было около одиннадцати часов, когда, вооружившись и собравшись в путь, мы были готовы прорубить проход в стене леса, но настойчивый и близкий треск в чаще заставил нас изменить намерения; инстинкт толкнул нас искать убежище в гамаках; мы снова подняли наверх оружие и боеприпасы
Добыча исчислялась уже дюжинами; целясь одним глазом, мы бегло оценивали другим величину нанесенного урона; но бессчетные тучи кабанов все выходили из сельвы и, вместо того чтобы двигаться дальше или обратиться вспять, лезли, как слепые, прямо под пули. Время от времени мы бывали вынуждены прекратить огонь, потому что от частой стрельбы винтовки раскалялись. Пока они остывали, мы курили и обменивались веселыми репликами, похваляясь нашей удачей. Нас забавлял нешуточный гнев кабанов, которые грозно задирали в нашу сторону свои рыла, совсем нам нестрашные; спокойно прицелившись в ближайшую жертву, мы спускали курок, и — бабах! — одним трофеем больше; мы старались удержать мушку между рулек, чтобы всадить заряд в сердце. Побоище продолжалось уже несколько часов. Около четырех пополудни мы вдруг заметили, что наши боеприпасы тают с угрожающей быстротой. Хотя у нас был большой запас патронов, мы тратили их не считая, а если предположить, что количество убитых животных соответствовало количеству израсходованных зарядов, кабанов должно было быть, как нас и предупреждали, несколько тысяч, потому что число их не уменьшалось; напротив, с каждым мигом скопление их под нашими висячими койками становилось все более плотным, и они с остервенением вгрызались в ствол дерева, от которого веером расходились наши гамаки. На твердой коре оставались следы клыков. Не без страха следили мы, как, облепив неподатливый ствол, они напирали на него всем скопом; нам нетрудно было представить себе, что они могут сделать с человеком, окажись он в пределах их досягаемости. Мы стреляли теперь лишь время от времени, тщательно целясь и скупо расходуя патроны; но наши выстрелы не только не обращали в бегство воинственных зверей, а, казалось, удваивали их ярость. Кто-то из нас с иронией заметил, что предпочел бы сейчас оказаться на месте кабанов, но у нас не было времени по достоинству оценить эту шутку; мы уже почти не стреляли, вынужденные беречь патроны.
Наступил вечер, и стало смеркаться; посовещавшись, мы решили поужинать, не покидая наших воздушных позиций. Как хорошо, что мы вовремя догадались поднять наверх мясо, хлеб и бутылки с водой! Растянувшись в гамаках, мы передавали друг другу недостающую провизию; кабаны оглушали нас яростным визгом.
После ужина к нам снова вернулась уверенность; мы раскурили сигары. Нет, рассуждали мы, конечно же стадо не стоит на месте, пока число кабанов растет, но в конце концов приток их иссякнет и они пройдут мимо, оставив нас в покое. Утешая себя этими мыслями, мы все же лихорадочно пересчитывали оставшиеся у нас немногие патроны. Подобно огромным растревоженным муравьям, копошились внизу наши враги, ободренные тем, что мы прекратили огонь. Передние в бессильной злобе наскакивали на ствол дерева, служащего нам опорой; передохнув, мы снова взяли их под прицел.
Ночь спустилась так быстро, что мы даже не заметили, как кончились сумерки; единственная мысль занимала нас: когда наконец уйдут проклятые кабаны? Убитой нами дичи с лихвой хватило бы на несколько дюжин охотников; наш подвиг сулил нам громкую славу; теперь надо было показать себя достойными этой славы. Лучше всего было постараться заснуть — все равно нам ничего другого не оставалось. Ведь даже если бы у нас было в избытке боеприпасов, невозможно было продолжать борьбу в наступившей темноте. Нам пришло на ум соорудить небольшой костер из веток, чтобы отпугивать стадо; но для этого надо было покинуть наши убежища, чего мы не могли сделать, а кроме того, все равно трудно было бы насобирать хворосту в таком сыром лесу; с тем мы и уснули.
Проснулись мы вскоре после полуночи; стояла непроглядная темень, и уже хорошо знакомый шум внизу дал нам понять, что наши враги все еще были здесь; должно быть, с надеждой подумали мы, это последние, отставшие от стада: ведь если регулярному войску требуется время, чтобы сняться с лагеря и двинуться в путь, чего ожидать от дикой орды животных, как не медлительности и беспорядка? Поутру мы пристрелим оставшихся; но тревожные мысли не покидали нас: животных внизу было слишком много и они явно не сидели без дела. Чем они там занимаются? Почему не уходят? Долгие часы промучились мы в догадках. Наконец свет пробуждающегося утра забрезжил над сельвой, еще погруженной во мрак. С нетерпением ждали мы, когда солнечные лучи пробьются сквозь листву, чтобы обозреть поле вчерашней битвы.
Картина, открывшаяся нашему взору, заставила нас заледенеть от ужаса: работа, которой кабаны с усердием занимались всю ночь, близилась к концу. Движимые сверхъестественным инстинктом, они копали рылами землю под деревом, поддерживающим наши гамаки, перегрызали корни и продолжали вести подкоп, похожие на огромных юрких грызунов. Еще немного — и дерево рухнет вместе с нами прямо на головы разъяренных зверей. С этой минуты мы не могли уже ни думать, ни рассуждать; впав в отчаяние, мы расходовали наши последние заряды; трупы падали наземь, но новые звери приходили на смену убитым; казалось, они были наделены разумом и не прекращали свой натиск, несмотря на то что мы обрушили на них всю свою огневую мощь.
В считанные секунды мы расстреляли оставшиеся винтовочные патроны, пистолетных тоже хватило ненадолго, и в наступившей затем тишине было слышно только, как чавкают их рыла, погружаясь в пахучую кашеобразную жижу. Время от времени кабаны дружно наседали на дерево в безудержном стремлении опрокинуть его как можно скорей и начинали раскачивать так, что оно трещало. Как загипнотизированные, следили мы за их дьявольской работой. Было невозможно бежать, потому что все пространство вокруг было запружено бурыми спинами чудовищ. Нам казалось, что внезапное прозрение руководит их действиями, что в нашем лице они мстят Человеку, хитроумно возвысившемуся над животным родом и безнаказанно попирающему его от начала века. В нашем мозгу, обезумевшем от страха, наша участь рисовалась нам как расплата за длинный ряд преступлений, совершенных нашими предками в борьбе за существование. Перед моими глазами предстало видение священной Индии, где верующие воздерживаются есть мясо, принципиально не желая убивать животных, чтобы избавить человека от темного груза кровавых и противоестественных боен, вроде той, которую мы только что учинили, движимые порочной страстью. Я чувствовал, как сонм кабанов поднимает против меня обвиняющий голос; я понял безнравственность охоты; но чего стоило мое раскаяние, если я должен был с неизбежностью погибнуть, растерзанный вместе с моими товарищами разъяренной ордой выходцев из преисподней! И тогда, подгоняемый страхом, не отдавая себе отчета в своих действиях, я повис, уцепившись за край гамака, и, изогнувшись в нечеловеческом прыжке, ухватился за сук соседнего дерева; оттуда я перебрался на следующую ветвь, потом на следующую, чувствуя, как тело мое обретает ловкость, присущую далеким предкам. Несколько мгновений спустя страшный треск и душераздирающие крики возвестили мне о печальном конце моих товарищей. Обхватив руками ствол дерева, я долго оставался так, дрожа всем телом и выбивая дробь зубами. Потом желание поскорей бежать отсюда возвратило мне силы; привстав на цыпочки, я огляделся в поисках тропинки и увидел вдали кабанов, которые уходили прочь плотными рядами, задрав вверх нахальные рыла. Я понял, что они наконец отступают, и слез с дерева; мне трудно было заставить себя вернуться к месту нашей стоянки, но чувство долга пересилило страх. Быть может, кому-нибудь из моих товарищей удалось спастись. Спотыкаясь о трупы кабанов, я вздрагивал от ужаса. Но то, что я увидел потом, было так ужасно, что с трудом уместилось в моем сознании: клочья одежды и разодранные ботинки, когда-то принадлежавшие моим товарищам. Не было сомнений: кабаны сожрали их! Тогда я побежал к реке, держась отметок, оставленных нами два дня назад; я бежал изо всех сил, не чувствуя под собой ног от страха. В считанные минуты я достиг лодки, с большим трудом догреб до деревни и там свалился в лихорадке, которая не отпускала меня много дней.
Ноги моей больше не будет на охоте. Я готов, если потребуется, участвовать в уничтожении вредных животных, но убивать для удовольствия я никогда не смогу; низменная страсть к охоте отныне чужда мне.