Трактат о похмелье
Шрифт:
По-немецки похмелье — kater, то есть «кот». Похоже, что сия зоологическая аллегория восходит к диалектной форме произношения слова «катар» или katarrh страдающими от жажды студентами города Лейпцига XIX века. Члены братства Улисса воспользовались греческим аналогом, посчитав, что воспаленный мозг подобен простуженному, покрытому испариной телу.
Потеющий мозг кажется мне недурным сравнением.
Приходит на память один мой старый товарищ — назовем его сеньор Красный [5] в стиле «Бешеных псов» — который говаривал, что когда он страдал от похмелья, превышающего 7,5 градуса по шкале Бахуса (а его излюбленным коктейлем, в соответствии
5
здесь и далее фамилии друзей Хуана Баса являются аллюзией на персонажей фильма Квентина Тарантино «Бешеные псы» (мистер Синий, мистер Коричневый и т.д.) (прим. ред.)
Еще одно название похмелья, позаимствованное тевтонцами из животного мира, это affe или «обезьяна». И другое, используемое довольно редко, но куда более поэтичное и волнующее: katzen-jammer, что в практически буквальном переводе означает «жалобные вопли мартовского кота».
В итальянском нет специального слова для обозначения феномена. Просвещенные выпивохи с цицероновой торжественностью используют термин postum sbornia (пост-попойка, вроде послевкусия).
По-голландски похмелье — na-dorst, но, как и мы, голландцы прибегают к метафоре «гвоздь» (heb), или, подобно немцам, вспоминают аллегорического «кота», который и пишется так же: kater.
Швеция всегда остается на высоте: земля метафизиков и колыбель Ингмара Бергмана. Похмелье по-шведски — hont i haret, «боль в основании головы».
Норвежское название вызывает панический ужас, указывает на исключительное трудолюбие скандинавов и, кроме того, рождает наглядный образ: jeg har tommermen — «столяры в моей голове».
Сербохорватский звучен, он будит воображение. Само сочетание звуков в слове заставляет меня вспомнить о зловонном кипящем питательном бульоне (так называемой питательной среде) или о корыте, наполненном кашей из гравия и цемента: mamurluk.
Польский краток, звучание слова похоже на щелчок или хруст, означающий, что механизм сломался окончательно и навсегда: kac.
Румынское похмелье — persecute — наводит на мысль об организованном преследовании, что-то сродни погрому.
Русское «похмелье» происходит от слова «хмель» (растение, из шишек которого варят пиво). «Похмелье» это то, что приходит вслед за чрезмерным употреблением хмеля или пива. Для последствий купания в водке — русском национальном напитке — нет специального термина. Странно…
В иврите отсутствует слово для обозначения данного феномена, по крайней мере, в культурном языке, или я просто не сумел отыскать его.
По-арабски sakra обозначает и попойку, и похмелье. Само собой: мусульмане не пьют и этих тонкостей не различают. У японцев есть слово «фуцукайои». Китайским мандаринам для решения проблемы не достаточно одного слова, потребовалось четыре: «джиу», «хуо», «бу» и «ши». Каждый китайский иероглиф — целое слово. Все вместе означает что-то вроде «ощущения, испытываемого на второй день после приема алкоголя». Не понимаю только, имеется в виду второй день похмелья или же второй день, считая также и день попойки. Китай, как известно, — это другой мир.
Португальский и каталонский пользуются общим термином. Они ограничились тем, что добавили в испанское слово лишнюю скользящую согласную "S": ressaca, сообщив ему некоторую маслянистость.
На фамильярном баскском говорят aje у oste. Другой вариант лаконичен
Возможно, этот термин, навевающий думы о времени, пришелся бы по вкусу дону Пио Барохе. Я имею в виду, что великого баскского писателя пленила латинская надпись под стрелками старинных курантов: Vulnerant omnes, ultima necat (Все ранят, последняя — убивает).
Реже встречающееся, несколько загадочное и поэтичное название azeria larrutu, буквально означает «снимать шкуру с лисы». А еще есть оптимистичное festondoa — «по соседству с праздником».
Пять синонимов для обозначения похмелья. Неплохо для такого скупого языка, как баскский.
Испаноговорящие страны по ту сторону океана как всегда нарочито изобретательны.
Например:
В Мексике, где так любят текилу и домашние праздники, похмелье называют cruda [6] . Я сразу вспоминаю, что во времена Франко именно так называли слишком грубые или жесткие фильмы.
6
От исп. crudo — жесткий, грубый, жестокий, крутой (прим. пер.)
Зато в Гондурасе, Коста-Рике и Панаме сие состояние ассоциируется не то с чем-то мягким, не то с профилактическими средствами: его называют goma, т.е. «резинка». Хотя, возможно, речь идет о резинке жевательной …
Под влиянием американской колонизации Пуэрто-Рико смирилось с англо-испанским изуродованным словечком jangover [7] .
На Кубе описательный термин имеет привкус криминального романа или, по крайней мере, триллера: perseguidora, что переводится как «преследователь». Менее используемо, но столь же выразительно «пылающий рассвет». Похоже, кубинцы вполне осознают опасность спонтанного возгорания (см. воспламеняющееся похмелье), которому подвергается индивид в зловещий послепопоечный день.
7
От англ, hangover — подвешенный (прим. пер.)
Венесуэльцы также обращаются к зоологической аллегории, вспоминая о настырности грызунов: похмелье для них — «мышь» (испанское ratdri).
Не знают границ и распространены повсюду словечки agrura, в буквальном переводе означающее «кислота», но представляющееся мне неологизмом, в котором сплавились горечь (agrio), чернота (negrurd) и щепотка грусти; «обезьяна» (mono), вроде той, что навещает наркомана, которому нечего вколоть себе в вену, и, наконец, распространенный во всех испаноязычных странах в память о мужественном Святом Бернаре Альзирском «гвоздь». Несчастного Святого Бернара — официального покровителя похмелья — в 1180 году казнили мавры, пронзив лоб мученика бронзовым гвоздем.
В Колумбии похмелье прозвали «гуайявой» по имени тропического дерева. А в Испании, все в ту же эпоху «жестких» фильмов, мужчины называли гуайявой смазливую полнотелую девицу.
Эквадорцы используют непереводимое словцо chuchaqu, предполагающее выжимание всех соков из многострадального тела.
Жители Уругвая и Чили категоричны и не теряют времени на всякие нюансы.
Страдающий похмельем пожалуется, что его «ударили топором» и при этом выразительным жестом стукнет себя ребром ладони по середине лба. Не знает государственных границ и сопровождается тем же жестом выражение «меня преследует индеец», верно, в память о томагавках почти полностью истребленных северных соседей — индейцев.