Трактир на Пятницкой (сборник)
Шрифт:
– Прошу вас временно возглавить работу отдела, – не отвечая на вопрос, сказал Климов.
– А Серого пока оставить в покое? – Зайцев открыл коробочку и стал выуживать очередной леденец. – Не хотите отвечать – не надо. Мне и так все ясно.
– Вот и отлично. Значит, договорились, – Климов встал, проводил взглядом молча вышедшего Зайцева и взялся за телефон.
Он позвонил в Киев, где в уголовном розыске работал его лучший друг, и объяснил, что в Москву на месяц необходима пара хороших ребят.
Друг довольно хохотнул, обозвал Климова шутником и спросил о здоровье.
Климов пригрозил небесными карами, кулачной
Друг тяжело вздохнул и сказал:
– Значит, тебе совсем плохо, Васек. Встречай на вокзале в четверг. Встань в сторонке, они тебя сами найдут. Золотых ребят, – он замолчал, а потом добавил: – сыновей посылаю.
Отправляясь на вокзал, Климов решил часть пути проделать пешком. Климов шел по самому краю тротуара, стараясь держаться подальше от стоявших в дверях своих заведений хозяйчиков, которые два года назад, словно клопы, вылезли из своих щелей, сначала робко, а потом деловито забегали и засуетились, размножаясь и жирея прямо на глазах.
Климов шел, заложив руки за спину, намеренно подчеркивал свою неуклюжесть, сутулился и загребал ногами больше обычного. Посасывая трубку, он следил краем глаза за нэпманами и делал вид, что не замечает самодовольных, правда тщательно прикрытых угодливой улыбочкой, лиц. Климову казалось, что всем своим видом они говорят: это вам, гражданин, не семнадцатый год. Разве вы можете без нас существовать? Жрать захотели – и лапки кверху. Мир перекраивать вы горазды, ломать и отнимать – вы мастаки, но одними идеями не прокормишься, избирательские права оставили себе, а обедать к нам ходите? Еще посмотрим: кто – кого.
Климов знал, “кто – кого”, но сейчас старался быстрее миновать район, где на него смотрят с любопытством или с плохо скрываемой злобой.
Случайно взглянув на другую сторону улицы, Климов увидел, что в центре небольшой группы любопытных торчит лохматая голова Интеллигента – известного в округе забулдыги и мошенника. Щедро пересыпая матерщину иностранными словами, Интеллигент возмущался наглостью нетрудового элемента, вопрошал, за что погибли товарищи и зачем он, рабочий класс, делал революцию? Климов подошел ближе и понял, что проходимец призывает граждан разгромить к “чертовой матери” пивную Когана, откуда его, трудового человека, только что нахально выставили. Климов протиснулся в первый ряд, оратор поперхнулся и сделал шаг в молчаливо стоящую толпу, но Климов взял его за рукав и спросил:
– В рабочий класс перековываешься, бандит? Выпить не на что? Хочешь, я тебя за подстрекательство к грабежу в острог упрячу?
Толпа притихла. Интеллигент молчал, а Климов оглянулся и заметил в задних рядах двух молодых ребят.
– Рабфаковцы? – спросил он и, получив утвердительный ответ, попросил: – Выручайте, ребята. Мне сейчас некогда, отведите “рабочий класс” в милицию и скажите дежурному, что Климов велел задержать до вечера. Сделаете?
– Конечно, товарищ Климов, – сказал высокий худой блондин в застиранной гимнастерке и взял жулика под руку. – Хлопцы, пошли быстрее, а то опоздаем.
Климов посмотрел вслед рабфаковцам и что-то объясняющему им Интеллигенту, перевел взгляд на разочарованных зрителей и пошел дальше. Он не успел дойти до набережной, как снова попал в историю. На углу у аптеки торговала пирожками старушка Фроловна. Хрустящие, тающие во рту пирожки с ливером жевала вся Пятницкая. Беда была в том, что трудолюбивая старушка упрямо не приобретала патент, и Климов дважды отбирал у нее корзину, штрафовал и терпеливо объяснял, как легко и дешево она может легализовать свое “предприятие”. Поджав сухие губы, старушка выслушивала Климова, потом, положив на стол коричневые, изуродованные многолетней работой руки и, скорбно качая головой, рассказывала, сколько она кладет яиц, масла и других снадобий в свои пирожки и что навару она имеет одну копейку со штуки. А за эту копейку она не присядет целый день, а булочник Шмагин – жулик, он бесится, что все покупают пирожки у нее, Фроловны. А покупают потому, что... И вновь начиналось перечисление, сколько фунтов масла и дюжин яиц она кладет в тесто. Когда после второго штрафа Фроловна со своей корзинкой вновь появилась у аптеки, Климов сдался и сказал ребятам, чтобы старуху не трогали, а сам стал ходить по другой стороне, делая вид, что он ничего не знает и не видят.
Сейчас Климов зазевался и налетел на Фроловну. Оказавшись нос к носу с “подпольной буржуйкой”, он чертыхнулся и остановился в нерешительности.
– Сгорела бабка, – сказал какой-то босяк, взял из корзины пирог и откусил сразу половину.
Климов посмотрел на съежившуюся старушку, вспомнил огромный живот и лоснящуюся физиономию булочника Шмагина, его жирные, в кольцах руки, которыми он развел в недоумении, явившись как-то “искать правду и просить защиты у справедливых товарищей”. Климов вспомнил все это, вздохнул, взял из корзины пирог, откусил и, подмигнув босяку, сказал:
– Хороши пироги, а как приобрела Фроловна патент, так стали еще вкуснее. – Он бросил в кружку пятак. – Не забудь заплатить, орел, – добавил Климов, отходя от причитающей старушки.
Климов был уверен, что булочник, конечно, узнает о случившемся и напишет на него жалобу.
На вокзале, когда состав в последний раз вздрогнул и остановился, Климов отошел в сторонку от хлынувшего потока пассажиров и встал, подбоченившись, широко расставив короткие ноги. “Уж что я в прошлом кавалерист – это они точно знают”, – думал он, вглядываясь в вереницу быстро мелькающих лиц.
– Здравствуйте, Василий Васильевич! – услышал он над самым ухом, повернулся и чуть было не выругался.
Они были совсем пацаны, эти агенты. Ну, если сказать восемнадцать – значит, наверняка прибавить.
– Николай Панин, – сказал один и тряхнул рыжими кудрями.
– Михаил Лавров, – высокий худой юноша смущенно улыбнулся, и Климов почувствовал в своей руке тонкую ладонь.
– Ну и добре, – почему-то на украинский манер сказал Климов. – Поехали, хлопцы.
Ребята подхватили мешки и зашагали рядом. Климов шел молча и только иногда поглядывал на своих спутников. В трамвае Панин и Лавров уселись напротив, и Климов имел возможность разглядеть их как следует.
Панин был среднего роста, широкоплеч и рыж. Сквозь веснушки проглядывала нежная розовая кожа, круглые глаза были беспокойны, как ртуть, а нос воинственно торчал вверх. Он безуспешно старался закрыть рот, который все время расползался в мальчишеской довольной улыбке. Он был прост и улыбался так откровенно и радостно, что невольно появлялась мысль, не прячется ли за этой белозубой улыбкой тот самый русский мужичок, который готов по простоте душевной играть в подкидного дурака с чертом и требовать в невесты цареву дочку.