Трактир на Пятницкой. Агония
Шрифт:
— За одной дамочкой проследить требуется, с тобой удобнее. Погуляем полчасика, и ты, цыпочка, свободна.
— Я портвейну хочу, — нагло заявила девочка, Корней глянул, и она умолкла, затем решила поддержать светский разговор, и Корней всю дорогу краем уха слышал ее голосок, повествующий об удивительно кошмарной жизни молодой красивой девушки в огромном городе.
Около особняка стояла пролетка, у входа — двое с винтовками. Корней прошел, не останавливаясь, хотя спутница заинтересовалась происходящим и потянула его к подъезду.
— Пойдем
— Оставь, милочка, — Корней передернул плечами, — покойники — это такая пошлость...
В конце переулка затарахтел мотор, подпрыгивая по булыжнику, неторопливо проехала машина, остановилась у особняка. До Корнея донеслись возбужденные голоса. Он прибавил шагу и свернул в ближайший переулок.
Примерно через час Корней встретился с Ханом в том же кабинете ресторана “Флора”, где они перекусывали днем. Хан ужинал в одиночестве, Корнею кивнул, жестом указал на стул, налил вина.
— Как у меня, ты знаешь, а что у тебя?
— Хуже, — порой Корней предпочитал говорить правду, полагая, что в небольших дозах она действует сильнее.
Корней коротко пересказал события, происшедшие на воровской сходке, опустив лишь наиболее для себя невыгодное. Он верно оценивал психологию Хана и возможную его реакцию.
— Забудь, Корней, бог им простит, а мы при случае вспомним. Воронок — мент как мент. На них ни пуль, ни ножей не хватит, — он налил в бокалы, чокнулся. — За нашу удачу, Корней. Девку свою забудь, она давно с шага сбилась, продала бы не сегодня, так завтра.
Корней кивнул и выпил. О воровской казне, припрятанной в надежном месте, и о фальшивых, которые он предъявлял ворам, а затем бросил. Корней промолчал. Выплывет все, поделим, решил он, хотя надеялся, до дележа не дойдет, так как по его раскладу жить Хану оставалось до рассвета, а еще точнее, до того момента, когда Корней увидит содержимое сейфа, чьи останки в данный момент изучал уголовный розыск.
— Сколько было в жестянке? — спросил Корней небрежно.
— Около пуда, — ответил флегматично Хан, словно ежедневно крал примерно столько же. — Сторож-то в зале не спал, газетку почитывал.
В суете и неразберихе происходящего Корней забыл, что обещал сторожа усыпить. Спокойствие Хана не обмануло опытного рецидивиста, он пошел в открытую:
— Виноват, Хан. Падлу, которая подвела нас, разыщу непременно, ответит, а вина моя.
— Верно, — Хан закурил длинную дорогую папиросу. — Теперь объясни. Корней, на кой черт ты мне нужен? Ни денег у тебя, ни авторитету, пустой ты и совсем для меня не интересный.
Корней из кармана, где лежал пистолет, вынул носовой платок, неторопливо вытер лицо, а когда стал класть платок на место. Хан сказал:
— Денег со мной нет. Корней. Я тебя давно понял, и ты по карманам не шарь, здесь не проходит. Понял? Так, говоришь, ты отца Митрия жизни лишил? Зазря, покойник вещь тяжелая, гнуть тебя будет, а скинуть его можно только в суде. Ты с повинной не собираешься?
— Ты наглость-то вместе с хрустами из сейфа вытащил? — Корней бросил салфетку и встал. — Я свою долю подарить могу, как бы жалеть позже не стал, — он шагнул из кабинета, отдернул портьеру. — Был грязь, грязью и остался, хоть я на тебя и фрак надел.
Корней уходил. Хан понял, что не блефует старый, метнулся наперехват, обнял, усадил. Только что хотел десять процентов ему предложить, теперь заткнулся: действительно уйдет, вот беда. Но больше всего Хана интересовало: убил Корней отца Митрия или рисуется, цену себе набивает?
— Меня на хомут не взять, — уверенно глядя Хану в глаза, сказал Корней. — Для тебя мечта — равное партнерство. Понял? Икнешь против, уйду, — он твердой рукой налил себе, выпил, не чокнувшись. Корней знал мир ханов, в нем ничего просить нельзя, только отнимать, и чем больше и нахальнее, тем легче отдают и еще благодарят. Слабоват оказался Хан для такого противника, хотя поначалу все козыри на руках имел против пустой карты.
— Забудем, — смилостивился Корней. — Уйдем из Москвы и из России уйдем. Отсидимся в Риге, там у меня люди есть, примут. Только вот, — он задумался, оглядел Хана, свой костюм, — красивы мы с тобой излишне. Мое пристрастие к дорогой одежде господину Мелентьеву отлично известно, а тебя ему уже обрисовали. Международный вагон, кожаные чемоданы, дамочки в брильянтах отпадают. Пойдем из златоглавой на возах, лапотниками, обратниками базарными. Только где нам такой вид приобресть? — он задумался, на самом деле ждал реакции Хана, хотел знать, есть ли у того потайное местечко и где именно деньги схоронены.
О Риге Корней сказал правду, там и казна воровская в банке лежала. Умолчал Корней о пустяке, что Хана в крестьянской одежде собирается забыть в чужой телеге покойником. Не любит мужик к властям обращаться, зароет незнакомца втихую: не было Хана и не стало, кто всполошится?
— Привык я, — Хан оглядел великолепно сидевший смокинг, вытянул ноги, любуясь лакированными штиблетами. — И от людей уважение. Может, так пойдем. Корней, а?
— Касса твоя два дня пролежит, не сгниет?
— Уверен, — Хан самодовольно усмехнулся. — Она не у людей спрятана. Люди, Корней, — самое ненадежное, что на земле существует...
— Идем, Сенека, — прервал его неожиданные философствования Корней.
— Значит, круглая и крутится, — довольно повторил Корней, оглядывая Дашу.
Он выбрал квартиру Натансона из противоречия логике Мелентьева. Никак пугливый нэпман, мошенник и чистодел не подходил для временной берлоги двух убийц. Никогда, решит Мелентьев, и Корней повел Хана именно сюда. И — чего от себя самого скрывать — очень он рассчитывал тут Паненку найти, самое для нее место подходящее.
— Нет, что бы про меня людишки ни болтали, — потирая крепкие ладони, сказал Корней, — а умен я незаурядно. Как полагаешь. Паненка? — он оперся на спинку кресла, нагнулся к Даше и, хотя ожидал пощечины, увернуться не успел. Девушка вскользь, но мазнула его по щеке.