Травля (Погоня)
Шрифт:
— Остановись, Матиас!
Он затормозил. Его руки на баранке дрожали. Автомобиль остановился на обочине белой дороги.
— Лапы вверх, вы, оба! Они подчинились.
— Матиас, — сказал я ему, — когда выбираешь такую профессию, как наша, надо забыть про деньги, или сгоришь. Это свято, третьего не дано, ты понимаешь?
Он выругался.
— Брат-греховодник со своей проповедью о честности!
— Матиас, ты более жалок, чем отброс, который, грузил уборщик мусорных контейнеров когда-либо… Глупец и подлец! Двойной и тройной агент! Кретин и пройдоха!
— О, достаточно!
— Только ты встретил неожиданное препятствие, мой малыш! Я знаю свое дело. Я не гений, но я владею мастерством, это заменяет…
Гретта опустила руку. Из кармана на дверце она выхватила оружие. У меня вырвалось ругательство, и мой револьвер пролаял. Пуля прошла сквозь висок и разбила боковое стекло. Тело девушки медленно склонилось к Матиасу… Неожиданно он стал жалким, бледным, размякшим. Я посмотрел на него с состраданием.
— Ты думал, что обвел меня вокруг пальца? Ты воспользовался мной как козлом отпущения? Он ничего не отвечал.
— Иди, выходи отсюда… Он пробормотал:
— Что ты собираешься делать, Сан-Антонио?
— Вытаскивай мадам… Опасно держать ее в машине. Он пытался по моему лицу угадать мои истинные намерения, но встретил лишь непроницаемый взгляд.
— Давай, быстро! Я спешу. Бери свою красотку и неси в лес, пока никого нет. Он подчинился.
— Не вздумай убежать, Матиас, я стреляю быстрее, чем ты бегаешь! И не пытайся воспользоваться своей пушкой, кроме того, я стреляю еще быстрее тебя!
Он вышел из машины, я следовал за ним по пятам. Он открыл дверцу и вытащил Гретту. Слезы текли по его безжизненному лицу.
— Ты ее любил по-настоящему?
— Да, Сан-Антонио. Это все она скомбинировала, я потерял голову.
— Хорошо, хватай ее и иди!
Он взял ее на руки без отвращения, не как носят труп, а как поднимают любимую женщину…
Мы пошли по дикому папоротнику… Углубились в сырую темноту леса. Водянистый мягкий голубоватый церковный свет царил в чаще. В десяти метрах я увидел лесосеку.
— Положи ее там, Матиас.
Он двигался пошатываясь, медленно опустился на колени и положил ее в кустарник, покрытый каплями росы. Затем он выпрямился, нерешительный, с повисшими руками и полуоткрытым ртом. Он смотрел на меня. Я встал против него, прижимая револьвер к бедру…
— Что ты будешь делать теперь? — спросил он безжизненным голосом.
Я вздохнул, горло пересохло, как трут.
— Что ты хочешь, чтобы я сделал?
Я жал на гашетку, пока магазин не опустел. Затем я бросил оружие на тело Матиаса, которое содрогалось в ежевике. Опустив голову, я вернулся к машине. Я проверил, там ли миллион и таможенные документы, и проскользнул за руль. На сердце у меня была тяжесть…
Этот американский лимузин имел автоматическое переключение скоростей. Я тронулся совсем медленно. В этом лесу было прохладно… Но не как в церкви, а как в склепе. Я ехал не спеша, как человек, который прогуливается, закончив работу. А моя работа была изнуряющая, угнетающая!
Тут и там эмалированные щиты вновь призывали пожалеть косуль. Я с грустью смотрел на них. Люди в Швейцарии очень добры к животным. Это и понятно, швейцарские друзья; я буду очень внимателен к косулям!