Травой ничто не скрыто...
Шрифт:
— Спасибо, Карл-Юрген, — поблагодарил я.
Псу скомандовали: «На место!» Хозяин ведь уже взял у него из пасти свою газету.
— А сумка… — сказал я.
— Я сейчас же отправлю ее в лабораторию. Можешь быть спокоен, мы исследуем ее самым тщательным образом. Хотя едва ли мы что-нибудь найдем.
— Кое-что ты все же найдешь, — вдруг произнес Кристиан.
Мы с Карлом-Юргеном уже подошли к двери. Но, остановившись как по команде, мы взглянули на Кристиана, Он невозмутимо сидел на своем стуле и курил.
— Что я найду, Кристиан?
— Ты найдешь в ней землю.
Карл-Юрген
— Все в порядке? — спросил Карл-Юрген.
— Тихо, как в могиле, господин инспектор.
Сержанту Эвьену следовало бы осторожнее выбирать выражения.
«Тихо, как в могиле?..»
Какое-то время я лежал без сна и слушал, как ветка стучится в стенку рядом с моим окном. Ветка, которую я прежде так исступленно ненавидел. Теперь это прошло. Она словно стала моим другом. Мне даже нравилось лежать и слушать, как она стучит.
Виски, которым меня напоил Кристиан, оказало свое действие. Я устал, но на душе у меня было спокойно.
Все уладится. Сумка у Карла-Юргена. Кристиан сказал, что в ней найдут землю, Кристиан говорит такие странные вещи… Про землю, например, и про кровь… Все уладится. А Кристиан пусть сам обдумывает свои таинственные схемы.
И я в блаженном моем опьянении и прекраснодушии не знал, что именно странные схемы Кристиана и однажды неосторожно сказанная им фраза не на шутку встревожили убийцу. Ведь только убийца был способен понять все значение умозаключений Кристиана и той самой фразы.
И я не подозревал, что именно по этой причине убийца поспешит нанести очередной удар.
Я знаю, что ярости надо давать выход. Мой друг психиатр часто говорит, что брак, который обходится без битья посуды, — нездоровый брак.
У меня не было жены, и потому моя ярость обратилась против еловой ветки.
И мне это помогло. Ненависть, страх, возбуждение — все излилось на несчастный еловый сук. Да, мне это помогло.
И к тому же я нашел сумку для рукоделия.
Теперь мне дышалось гораздо легче в этом доме. И легко было вновь окунуться в уют и покой семейства Лунде — покой, который нарушал только Карл-Юрген с его логическими выводами или Кристиан с его странными умозаключениями.
Я теперь не был уверен, что Люси действительно так недовольна своей жизнью, как она говорила. Когда она забывала о своем амплуа роковой женщины, то казалась просто-напросто милой домовитой хозяюшкой. Я даже раз-другой слышал, как она поет. А пела она и вправду отлично, хотя ей не удалось убедить в этом Норвежскую оперу.
Виктория занималась. Время от времени она искоса поглядывала на меня. В ее зеленых глазах под черной челкой появилось новое выражение. Она что-то измыслила себе, и было совершенно ясно, что именно… Я ведь тогда поцеловал ее и сказал, что поцелуй не доставил мне удовольствия. Я хорошо знал девчушек этого возраста. У меня были сотни таких учениц. И я помнил все записочки — трогательные признания в любви, которые находил в тетрадках для сочинений. Помнил, как девочки, написавшие их, заливаясь краской, искоса поглядывали на меня, когда я появлялся в классе на другой день. Что ж, небольшое увлечение невредно. Это только поможет ей рассеяться.
Полковник Лунде приходил и уходил с истинно военной точностью. По нему можно было проверять часы.
Меня никогда не интересовало военное дело. Я знал лишь, что это необходимая вещь. Но теперь у меня вдруг возник к нему интерес. В сущности, это настоящая наука. Иногда по вечерам я заглядывал в специальный журнал или книгу полковника, и случалось, он объяснял мне то, что читал. Это был новый, совершенно незнакомый мне мир, причем маршировка и явка в казарму ровно в двадцать два ноль-ноль отнюдь не исчерпывали его сути, как я прежде предполагал.
Иногда по вечерам мы играли в бридж. Полковник Лунде играл лучше всех, как и следовало ожидать.
В приливе благорасположения я научил своих хозяев играть в покер. Никто не был шокирован моей затеей. Лучше всех играла Люси. Вот этого я никак не ожидал.
Я полюбил мою безобразную комнату с окном, в которое заглядывала моя подруга — еловая ветка, и с видом на зимний Осло.
По вечерам город напоминал кусок черного бархата, по которому для услаждения взора протянули нити жемчуга и самоцветов.
А днем он был похож на игрушечное селение, которое, широко раскинувшись, взбиралось на холмы вокруг Экеберга.
— Какая красота… В жизни не видел ничего подобного, — сказал я Виктории.
— Советую тебе полюбоваться видом с башни над чердаком, — ответила она.
Чердак.
Я словно очнулся от сна. Прекрасный повод. Прекрасный — и совершенно естественный.
— А это можно, Виктория?
Она сложила книги.
— Идем!
С чердака мы с Викторией сразу же поднялись по маленькой винтовой лестнице в башню. Лестница была узенькая и тесная. На ступеньках висела паутина и валялись дохлые мухи. С винтовой лестницы открывалась дверца на крохотную площадку, там был флагшток.
Мы немного постояли любуясь. Вид и в самом деле был прекрасен. И тут вдруг я утратил всякий интерес к городскому пейзажу.
— Для чего эта башня, Виктория?
— Понятия не имею. Наверное, для флагштока… хотя у нас есть другой флагшток — в саду. Чтобы у дома был внушительный вид, надо думать. Ведь так, кажется, строили в конце прошлого века? Всякие там башни… и высокие стены… эффекта ради.
— Да, наверно, — согласился я.
И мы снова спустились на чердак.
Чердак в большом доме полковника Лунде был великолепен. Великолепен для какого-нибудь фильма ужасов. Бродить здесь по ночам мог только бесстрашный человек. Я бы нипочем не поверил, что на свете существуют такие чердаки — разве в фильмах Хичкока.
Углы, закутки, односкатная крыша с двумя слуховыми окошками, сундуки, этажерки, паутина, старая детская коляска, чемоданы, пыль, стоячая вешалка, манекен на треножнике и ржавая птичья клетка…
— Ну и ну!.. Послушай, Виктория, два поколения обитателей этого дома тут, видно, ни разу не прибирали. Куда только смотрит пожарная охрана?
— Даже пожарной охране не справиться с тетей Мартой, — сказала Виктория.
— Стало быть, здесь, на этом чердаке, прабабушка Лунде, если верить ее словам, что-то спрятала?