Травяное гнездо
Шрифт:
Страшно, страшно мне здесь находиться. Такое ощущение, что бахнут по голове, не от злости, а от лишности. Надо бы уезжать, уезжать сейчас самое время.
Ведь я не справлюсь. Справлюсь ли я?
Я встала и еще раз проверила закрыта ли входная дверь. Уже невозможно было сосчитать, который раз за ночь. Ведь Ваня был пьян, от него помощи ждать не приходилось. И чего это я сегодня заладила, все Ваня, да Ваня?
Октябрь. Запись 8
Эти фургончики с привезенными товарами, были какими-то уютными, там, конечно, лежало одно тряпье: бесформенные платья, колючие кофты, огромные
Казалось бы, что здесь должно быть одно ворье, но люди не то чтобы не брали чужого, скорее продавцу могли денег больше сунуть или вручить банку сметаны или меда.
Раскрасневшиеся, с обновками, мы спешили к Нюре, она замесила тесто, и пора было его снимать.
Нюра начала свой странный монолог еще возле дома:
– Ты знаешь, Анька, а я ведь его обманула, сбежала тогда с другим, а ему наплела, что умираю. Помню, как мы прощались, он сидел у меня в ногах, и когда накатывали слезы, склонялся к моим коленям, жамкал их, целовал. С тем, с которым убежала, мы прожили год, может быть, чуть больше. Я хотела вернуться к тому первому, да не смогла, он уехал из деревни вместе с родителями сразу после нашего прощания, а я осталась здесь, ждать его, но он так больше и не приехал. Не знаю, говорили ему друзья, что я вернулась. Вроде бы должны. Тогда почему он не возвратился? Не могли же они ему не сказать? Ты как считаешь?
История эта лилась так непринужденно и легко, что казалось, будто те события и не с Нюрой приключились, только на лице нервно дергались мышца, и щека запрыгала вверх и вниз. Я было открыла рот, но что ответить, так и не нашлась. Тогда она погрустнела и не стала по обычаю примерять обновки, а сразу ринулась на кухню накидывать в металлические жирные формы тесто.
– Ты пей чай, не слушай меня, это все глупости.
Нюра кивнула и утерла краем платка слезы. Пока она занималась хлебом и пирогами, я листала записи, терялась в каких-то своих мыслях, выходила ко двору – подышать.
У Нюры туалет был на улице, как и у многих деревенских. Только у Ивана там была бумага, а у нее редкие старинные книги, и неизвестно где она их брала, потому что в доме книг не водилось. Спросить о происхождении книг я не решилась, казалось, что тема слишком уж щекотливая, однако этот вопрос не переставал волновать меня, точно это было одно из ужаснейших святотатств, которые мне довелось видеть.
– Ты подметала двор сегодня? – обратилась я к Нюре, заглядывая в дом.
– Подметала, – не сразу ответила она.
– Завтра тогда не подметай, я подмету!
– Нет, ты не справишься, – отозвалась старушка, веселея, но через секунду снова вся собралась, принялась за дело.
Отрадно было наблюдать, как Нюра подцепляла кочергой металлическую форму, вынимала прямоугольный в подпалинках и бугорках хлеб, и от него исходила волна запаха. И его можно было ломать и класть на него кусок домашнего масла, и оно тут же таяло, текло по руке.
– С того года мне кажется наша деревня и сдала. Теплой земли не было больше, и жизни как будто меньше стало. Научиться беречь главное – это большой дар, – совсем тихо закончила она, уже не ожидая, что я отзовусь, как-то приободрю.
Я взяла небольшую горячую буханку в руки. Поднесла к лицу. Теперь я знала, что такое дух горячего русского хлеба. Узнала навсегда.
– Так почему у меня не получится подмести двор? – осведомилась я, стараясь отвлечь ее от горестных мыслей. Нюру обычно очень забавляло, что я не справлялась с обычными деревенскими суетами. – Что в этом сложного? Води метлой туда-сюда.
– Что сложного?! – Нюра вышла из-за печи с последней формой в руках. – Не доводилось мне встречать таких, как ты… – она сощурилась, подбирая слова.
– Самоуверенных, – подсказала я.
– Точно! – обрадовалась она. – Самурованных. А ну-ка, пойдем со мной!
Мы вышли во двор. Нюра принесла две метлы. Одну большую для себя и маленькую для меня.
– Чтобы полностью вымести, очистить двор, нужно ни о чем не думать. Только о метле и помете.
– Фу, – начала было я, но увидев сердитый Нюрин взгляд, замолчала.
– Подметать нужно справа налево и никак иначе. Справа налево. Поняла ты? Прикладывай все силы! После того как выметешь помет, тщательно промой метлу. Затем нужно встать посередине двора и подметать отсюда.
– Что подметать? Ты же сказала, что все – конец.
– Ну ты что?! Какой конец, Анька? Теперь ты пола не касаешься, но с той же силой сметаешь.
– Что сметаешь?
– Нет, ты точно дурная! – от негодования Нюра бросила метлу и ушла в дом.
– Что сметаешь? – крикнула я ей вслед.
– Все плохое, – отозвалась Нюра уже из дома.
Я несколько раз повела метлой вдоль досок.
– Глупость какая! – угрюмо вымолвила я и тоже бросила метлу.
*
Скромны были деревенские. Любая подачка со стороны государства, даже самая незначительная (например, увеличение пенсии на семьдесят рублей, как обещали на следующий год) очень радовала их, и благодарность их не знала предела. Не было, в них возмущения, что на эти деньги максимум, что купишь – полторы буханки, а может, в следующем году и не купишь, потому как цены поднимутся. Такое мышление, что беспричинно их одаряли, изумляло и восхищало меня больше всего. Ведь им казалось, будто и таких подарков недостойны, оттого и не понимали, за что так с ними благостно.
Удивительно еще и то, что друг друга обижать не боялись, а перед государством робели. Однако они никогда не врали. Их речи звучали резко, особенно так могло показаться в первую встречу и особенно тому человеку, кто последние годы интервью брал. Но скажу честно, я тяготела всегда к такому. К резкой обрубающей все на корню правде.
Эдик на эту мою правду всегда ругался, частенько деревенщиной называл, с друзьями какими-нибудь важными не разрешал разговаривать. Вот почему, оказывается, я так молчалива в его присутствии стала, только сейчас себя раскусила. А здесь не врали, а если и врали, то как-то по мелочи и все сразу знали, что человек соврал и для чего это сделал. К примеру, когда Нюра говорила, что у нее нет ни самогонки, ни бражки, а все ведали, что такое добро у нее не выводится, то не выпрашивали больше в этот день, чуяли – не даст, не в настроении. Да и за вранье ее отказ, наверное, не воспринимали.
А в городе все врут от начала и до конца, от первой улыбки и до последнего кивка, никто тебе не скажет, что ты плохо выглядишь или допустил ошибку, врут не со зла, а скорее по этикету. О, этикет вранья и лицемерия – моя излюбленная тема. Помню, когда познакомилась с Эдиком, страшно удивлялась, что он друзьям говорил льстивые вещи, а дома поливал их грязью. А когда я вмешивалась, мол, скажи им это в глаза, ты только поможешь, зыркал на меня, как на умалишенную. Нет, нельзя людей расстраивать, даже ради помощи в будущем, пусть кто-то другой помогает, а я лучше лицемерную дружбу сохраню. Только до сих пор непонятно, для чего тогда такая дружба нужна. Видимо, просто чтобы в одиночестве не находиться. Да и неприятностей другому не приносить. Кто-то картины рисует, а кто-то эстетическое удовольствие подобным способом совершает.