Травяной венок. Том 2
Шрифт:
Лупус, вспыхнув, поднялся.
– Я приму на себя это бремя с большим удовольствием, Луций Цезарь.
– Тогда, если у палаты не будет возражений, я возьму на себя командование в Кампании. В качестве главного легата я хочу видеть Луция Корнелия, именуемого Суллой. Командовать в самой Капуе и осуществлять надзор за всей деятельностью, проводимой там, будет консулар Квинт Лутаций Катул Цезарь. Другими моими старшими легатами я назначаю Публия Лициния Красса, Тита Дидия и Сервия Сульпиция Гальбу, – объявил Луций Цезарь. – Коллега Публий Рутилий Лупус, кого хочешь назначить ты?
– Гнея Помпея Страбона, Секста Юлия Цезаря, Квинта Сервилия Сципиона, а также Луция Порция Катона Лициниана, – громко сказал Лупус.
Наступило тягостное молчание, которое
– А как же Гай Марий? – спросил он. Луций Цезарь моргнул.
– Я должен признаться, что не выбрал Гая Мария по одной причине: если иметь в виду то, что ты говорил, Луций Сулла, то мне вполне естественным представлялось, что Гая Мария выберет мой коллега Публий Рутилий.
– Да, я не хотел выбирать его! – сказал Лупус. – Я также не хочу, чтобы он навязывался ко мне! Пусть останется в Риме вместе с немощными людьми его возраста. Он слишком стар и болен для ведения войны.
В этот момент с места поднялся Секст Юлий Цезарь.
– Можно мне сказать, старший консул, – спросил он.
– Пожалуйста, говори, Секст Юлий.
– Я не стар, – хрипло произнес Секст Цезарь, – но я болен, и об этом знают все в палате. У меня одышка. У меня был более чем достаточный военный опыт в молодые годы, главным образом, в Африке с Гаем Марием и в Галлии против германцев. Я также был при Араузионе, где мое нездоровье спасло мне жизнь. Однако с приходом зимы я могу пригодиться в Апеннинской кампании. Я не молод, у меня слабая грудь, но я, разумеется, смогу нести свою службу. Я римлянин из славной семьи. Никто из нас пока не упомянул кавалерию, а нам нужны конные войска. Я просил бы палату временно освободить меня от командования в горах, а вместо этого разрешить мне собрать флот и привести привычную к холодным горам кавалерию из Нумидии, Цизальпинской Галлии и Фракии. Я мог бы также вербовать римских граждан, живущих там, в нашу пехоту. С этим делом я бы справился. А после возвращения я буду счастлив принять любой командный пост, который вы решите мне доверить, – он прокашлялся, задыхаясь: – Мое место легата я прошу палату передать Гаю Марию.
– Эй, свояки! – выкрикнул, вскакивая, Лупус. – Я так не буду работать, Секст Юлий, так не годится! Слушая тебя в течение многих лет я подумал, что ты будешь для меня самой подходящей поддержкой. Все приходят и уходят в свое время. Послушай, я тоже могу так поступить! – Лупус шумно задышал.
– Тебе, может быть, надоело слушать мою одышку, Публий Лупус. Но меня ты вовсе не слушал, – мягко сказал Секст Цезарь. – Я не делаю шума, когда вдыхаю. Я издаю шум, лишь когда выдыхаю.
– Для меня не имеет значения, когда ты производишь свои несчастные шумы, – закричал Лупус. – Ты не должен уклоняться от службы со мной, и тем более я не должен брать на твое место Гая Мария!
– Одну минуту, погодите! – сказал глава сената Скавр, вставая. – Я хочу кое-что сказать по этому вопросу, – он посмотрел на Лупуса почти с таким же выражением лица, какое было у него, когда Варий обвинил его в измене. – Ты не из тех людей, которых я люблю, Публий Лупус! И меня глубоко огорчает, что ты носишь то же имя, что и мой дорогой друг Публий Рутилий, именуемый Руф. Что ж, может быть, вы и родственники, но между вами нет никакого сходства. Рыжий Руф был украшением этой палаты, и мы скучаем и сожалеем о нем. Лупус [8] – Волк – это одна из зловреднейших язв нашей палаты, к великому моему сожалению!
8
Волк (Ноmо homini Lupus – Человек человеку волк).
– Ты оскорбляешь меня! – Лупус задохнулся. – Как ты можешь? Я консул!
– Я глава сената, Публий Человек-Волк, и считаю, что в моем возрасте я уже доказал без тени сомнения, что могу делать то, что хочу, поскольку когда я делаю что-либо, я всем сердцем стремлюсь к добру и к соблюдению интересов Рима! А теперь, жалкий, ничтожный червь, сядь на место и не высовывай голову. Потому что я не считаю, что эта часть твоего организма хорошо прикреплена к твоей шее! Кем ты себя вообразил? Ты сидишь здесь на особом кресле только потому, что у тебя есть деньги, чтобы подкупить выборщиков!
Красный от гнева, Лупус попытался было открыть рот.
– Не делай этого, Лупус! – прорычал Скавр. – Сиди тихо!
Затем Скавр повернулся к Гаю Марию, который сидел выпрямившись на своей скамье; никто не мог бы сказать, что он чувствовал, когда его имя было обойдено.
– Вот перед вами великий человек, – сказал Скавр. – Одни боги знают, сколько раз за мою жизнь я ругал и проклинал его! Только боги знают, сколько раз я желал, чтобы его никогда не было! Только боги знают, сколько раз за мою жизнь я был его злейшим врагом! Но время бежит все быстрее и быстрее, и нить моей жизни становится все более тонкой и непрочной. И я обнаружил, что вспоминаю с привязанностью все меньше и меньше людей. Это не только фактор, связанный с возрастающим ощущением присутствия смерти и угасанием жизни. Это и результат накопленного опыта, который говорит мне, кого стоит вспомнить с привязанностью и любовью, а кого – нет. Кого-то я любил больше всего, теперь я этого не ощущаю. Кого-то я ненавидел больше всего – я чувствую это до сих пор.
Прекрасно зная, что Марий сейчас смотрит на него и глаза его блестят, Скавр намеренно не смотрел назад, он знал, что если сделает это, то рассмеется. А эта речь должна была прозвучать от всей его души и от всего сердца. Острое восприятие юмора могло привести к ужасной обиде!
– Гай Марий и я всегда оказывались вместе, – произнес он, в упор глядя на обозленного Лупуса. – Я и он сидели в этой палате бок о бок еще задолго до того, как ты, Человек-Волк, надел свою взрослую тогу. Мы боролись и скандалили, таскали и толкали друг друга. Но мы также вместе сражались против врагов Республики. Мы видели трупы тех, кто хотел разрушить Рим. Мы стояли тогда плечом к плечу. Мы смеялись и плакали вместе. Я повторяю. Перед вами великий человек. Великий римлянин!
Скавр спустился и стал перед дверьми.
– Как Гай Марий, как Луций Юлий, как Луций Корнелий Сулла, я теперь убежден, что нам предстоит ужасная война. Еще вчера я не был в этом уверен. В чем причина перемены? Одним богам известно. Когда установленный порядок вещей говорит нам, что дела складываются определенным образом потому, что так они и шли в течение долгого времени, нам трудно изменить свои ощущения, и наши ощущения затемняют наш разум. Но затем в малейшую долю времени пелена спадает с наших глаз, и мы начинаем видеть все ясно. Так случилось и со мной сегодня. И с Гаем Марием тоже. Возможно, это произошло и со многими из нас, сидящими в палате. Сделались видимыми тысячи мелких знаков, которых мы не замечали вчера.
Я решил остаться в Риме, поскольку знаю, что буду более всего полезен внутри его главного политического органа. Но это не было бы верно для Гая Мария. Если – как и я! – вы были не согласны с ним гораздо чаще, чем соглашались, или же – как Секст Юлий! – связаны с ним семейно-родственными отношениями и чувствами, все вы должны признать – как и я признаю! – в Гае Марии исключительный военный талант и то, что его опыт в этой области значительно богаче, чем у нас всех вместе взятых. Я не был бы обеспокоен, если бы Гаю Марию сейчас было бы девяносто лет, и он перенес бы три удара. Я бы точно так же стоял здесь и говорил то же самое, что говорю сейчас. – Если человек может сопоставлять слова и идеи так, как это делает он, то мы должны использовать его там, где он проявил себя во всем блеске – на театре военных действий! Сдержите вашу нетерпимость, отцы сената, Гай Марий находится в том же возрасте, что и я, и единственный удар, который он перенес, случился с ним десять лет назад. Как ваш глава сената, я твердо заявляю вам, что Гай Марий может служить старшим легатом при Публии Лупусе и найти своим многочисленным талантам достойное применение.