Требуется героиня
Шрифт:
– Нет, это несерьезно, – сказал Юрий.
– Вполне. Остановимся на старом рисунке. А это пока отложим на будущее, у нас еще все впереди.
– Значит, забыть, – сказал себе Юрий.
– Наоборот, запомнить. Мы к этому еще вернемся.
– Вернуться, конечно, можно. Еще никуда и не отошли, так что прямо ничего не стоит вернуться. Как скажешь, так и будет.
– Будет неплохо, – сказал Хуттер.
– Конечно, – сказал Юрий. – А на фабрику обязательно?
– На фабрику? Можно бы заменить, если б раньше. Все небось разбежались. Устал?
– Не
В гримуборной Наташи уже не было, не дождалась. На всякий случай Юрий спустился в буфет. В буфете тоже была пустота. Только за крайним столом кассирша Сима Никитична торопливо доедала салат, фирменное актерское блюдо.
Буфетчица, выдаивая из толстого бачка остатки кофе, радостно сообщила Юрию:
– Завтра палтус будет. Холодного копчения, еле выпросила в торге. Наташе передай, не забудешь?
Это она любила в своей профессии. Копченый окунь достать, или постную грудинку, или растворимый кофе в сверкающих банках, совсем уж невероятное дело. Сбиться с ног, а достать, порадовать актеров, не приспособленный к жизни люд.
– Обязательно передам.
– Это не ты пять рублей до получки брал? – спросила буфетчица.
– Не я, – засмеялся Юрий.
Когда Юрий впервые появился в актерском буфете, только-только приехав в город, она встретила его точно таким же вопросом: «Это не ты до получки брал? Нет? Значит, не ты! А похож, такой же высокий, из себя черный». Юрий тогда даже несколько растерялся, но тут дружно вступилась вся очередь: «Это же новый! Володька брал. Из оркестра…» – «Володька так Володька», – с удовольствием согласилась буфетчица.
Буфетчица у них уникальная. Всем дает в долг, всех кормит в кредит. Записывает где-то там на бумажках и сразу теряет. Первое время Юрию все казалось, что вот-вот она вылетит в трубу. Но буфетчица уже давно работала, много лет. Не вылетела. Как-то у нее в общем сходилось, дебет с кредитом. Хотя рассчитывать она могла только на совесть, когда теряла свои бумажки. Теперь Юрию уже даже приятно было смотреть на эту буфетчицу, которая все забывает. Видеть ее на посту. Всегда веселую. Как незыблемое свидетельство их общей честности. Как доказательство порядочности родимого коллектива.
– Яйцо, может, сварить? – еще сказала буфетчица. – Быстро!
Но Юрий уже выскочил в коридор. В раздевалке тоже никого не было, пальто сиротливо болталось на пустой вешалке. По привычке Юрий еще пробежал глазами доску приказов и расписание. Нового ничего. Выходной завтра, слава богу, не отменили, на этот счет никогда нельзя быть уверенным. Нет, не отменили.
Одеваясь, Юрий привычно слушал, как дежурная, баба Софа, рассказывала пожарнику:
– Сейчас на дежурство иду и батюшка встречь. Благословил. А меня и ожги, как сковородой: в проклятое ж место иду!…
Тоже фигура у них в театре эта баба Софа. Рябая и бескомпромиссная. Дежурная при служебной двери и при телефоне.
Входившим с улицы она говорила бандитским голосом: «Ноги, ноги вытирай! Не в лавку пришел!» Когда с ней прощались, она говорила: «Ладно», или «Чего там!» И взмахивала рукой, будто отпускала актерам многочисленные грехи. Баба Софа была богомольна, лично знакома с самим батюшкой, единственным на весь город, каждый день ходила в церковь. Театр баба Софа считала проклятым местом и не уставала отмаливать свою там работу. Работала она в театре давно, дольше всех, всегда. Директора помнила еще сопляком бесштанным и каждую премьеру с пристрастием смотрела из директорской ложи. А когда спрашивали про впечатление, быстро крестилась и говорила только: «Гореть будем! Огнем будем гореть!» Но во время спектакля часто смеялась толстым бандитским смехом, и директор грозил ей пальцем через плечо – кого другого давно бы из ложи выгнал.
– Наташа мне ничего не передавала? – на всякий случай спросил Юрий.
– А чего ей передавать? – сразу переключилась баба Софа. – Пождала да пошла. С Морско-вым под ручку пошла. Еще засмеялась: «Счастливо, – говорит, – баба Софа…»
– Спасибо, – сказал Юрий.
– Наташа с Морсковым пошла, а тебе как раз тут звонила женщина. Голос такой приятный, – баба Софа поискала слово и нашла, – приятный, женский. Увидеться, что ли, ей надо с тобой. Она, что ли, придет. Либо ты придешь, я даже не помню.
Вот так баба Софа всегда, через нее только передавать.
– Какая женщина? Вы не спросили?
– Мне чего спрашивать, – отмахнулась баба Софа. – Она имя сказала, да мне ни к чему. Таня как будто. Или, может, Люда.
– Лена? – сказал Юрий.
И все в нем остановилось. Лена ему в театр никогда не звонила, за все эти годы – ни разу. Только, конечно, с Борькой. Спокойней, спокойней. Если бы что-нибудь важное, если бы с Борькой, она бы его нашла. Просто так она бы не позвонила…
– Лена, – важно кивнула баба Софа. – Лена и есть.
2
Перед фабрикой была толпа, прямо давка. Юрий едва пробился, пришлось приложить силу. Застучал в дверь.
– Открывай, дядя!
Вахтер, театральную хилоту которого только подчеркивал просторный ватник, делал за стеклом вид, будто читает газету. При напряженности момента и сумеречном свете в дежурке занятие это было явной липой и вызовом. Бутафорская газета ерзнула в щуплых пальцах, но сам вахтер даже не повернул головы.
Парни, сгрудившиеся кругом, хором объясняли:
– Не требуемся!
– Они себе солдат навезли. Шефов с голенищами.
Видимо, осада проходной длилась уже давно, потому что в лагере осаждающих уже чувствовался разброд.
– Может, к дорожникам в техникум, а?
– Там тоже по билетам…
– А если у меня тут невеста? – весело спросил кто-то прямо в затылок Юрию.
Щуплый вахтер отбросил газету и вдруг гаркнул через стекло крутым, как кипяток, голосом:
– Баба чугунная тебе невеста! Сказано – закрытый вечер.
Позавидуешь темпераменту. В хилом-то теле.