Трехглавый орел
Шрифт:
На пороге комнаты возник поручик Ислентьев с обнаженной саблей в руке. В другой он держал бронзовую бляху на цепочке, предваряющую вопрос о цели его внезапного визита.
– Простите, адмирал, я ошибался, – скорбно произнес я, принимая подобающую джентльмену позу. – Вы быстрый стрелок. Неловкий, но быстрый. Во всем же остальном, как видите, я вас не обманул.
Фон Ротт перевел взгляд с бляхи тайной канцелярии на меня, мучительно сжал губы в страдальческой гримасе.
– Оставьте пафос, вы еще не в застенках. Итак, у нас налицо измена родине, попытка устранения свидетеля матроса российского флота, попытка убийства офицера российского флота и... –
– Что за глупости вы говорите? – мрачно кинул фон Ротт.
– Не надо строить из себя идиота, – пожал плечами я. – Как вы думаете, почему я нахожусь сейчас перед вами, вместо того чтобы сидеть в Петропавловской крепости? А раненный мною сегодня Григорий Орлов по указу императрицы малой скоростью направляется в имение, где ждут его, можете мне поверить, весьма худые вести. Вы проиграли, фон Ротт, полностью и окончательно. Спасти вас от петли может только чистосердечное признание. Причем желательно до того, как его дадут все остальные участники заговора. Вы понимаете, о чем я говорю?
Адмирал молча кивнул. В дверях показался дворецкий с алебардой и несколько слуг с кочергами и метлами. Переполошенные выстрелом, они спешили на подмогу своему хозяину.
– Пшли вон, собаки! Тайная канцелярия! В Сибири сгною! – с неожиданным напором рявкнул мой ассистент.
Увидев бляху в руках Ислентьева, подмога поторопилась обратиться в бегство, дабы не искушать судьбу. Усмехнувшись неудаче деблокирующего маневра противника, я вновь обратился к адмиралу:
– Итак, послушайте мое предложение. Вы пишете чистосердечное признание о своем участии в заговоре, сообщаете все, что вы знаете на эту тему, без изъятия и добровольно, но, понятное дело, в сопровождении поручика, следуете в тайную канцелярию. Мы же со своей стороны в этом случае обещаемся забыть все остальные ваши грехи, что дает вам реальный шанс выпутаться из этой истории с наименьшими потерями.
– Разрешите я сяду, – обреченно выдавил фон Ротт.
– Хорошо, только без глупостей. Я не промахнусь.
На губы фон Ротта наползла кривоватая улыбка.
– В это я верю. – Усевшись, он подвинул к себе лист бумаги, чернильницу и, морщась от боли в правой руке, начал писать.
Покаянные записки фон Ротта отняли значительно больше времени, чем я рассчитывал. Герцогиня уже явно ожидала меня на балу, и несвоевременное мое на нем появление вполне могло грозить бедствиями и разрушениями ни в чем не повинной российской столице. Судя по беседе ее светлости с моим дядюшкой, настроена она была более чем решительно.
– Никита, – спросил я Ислентьева. – Ты сам здесь управишься?
– Я думаю, да.
– Вот и славно. Тогда я должен ехать дальше. Сейчас главное, чтоб Алексей Орлов не узнал о нашем визите до времени, – громко произнес я, рассчитывая донести слова не столько присутствующим в кабинете, сколько прятавшемуся за драпировкой дворецкому. – Нельзя его спугнуть.
Бал удался. Остатки сливок общества, вынужденные киснуть в Петербурге посреди лета, привязанные к городу либо делами службы, либо семейными обстоятельствами, беспорядочно бродили анфиладами особняка, представляя возможность собравшимся любоваться богатыми коллекциями минералов, носимых на груди, на шее, в волосах, в ушах, на запястьях и, быть может, даже на лодыжках, но любоваться этим изыском мешал фасон платьев. По танцевальной зале гордо дефилировали
Слухи в этом городе действительно распространялись быстро. Стайка кавалеров от корнета до ротмистра включительно, окружавшая герцогиню, заметно стаяла при моем появлении. Тем более что у благородного общества в этот момент сыскалось новое развлечение. Какой-то светский остряк незаметно засунул кусочек лимбургского сыра в карман камзола престарелого сенатора, и тот едва ли не волчком теперь крутился по праздничной зале, пытаясь отделаться от преследовавшего его гнусного запаха. Шутка имела грандиозный успех.
– Милорд Вальдар. – Леди Кингстон благосклонно склонила головку, озаряя меня дежурной улыбкой. – Я весьма рада вас видеть.
– Я обещал быть, ваша светлость. – Поклон мой был шедевром поклонного искусства. Думаю, не здесь, так в Китае такое должно было существовать. – Я не мог обмануть ваших ожиданий.
– Вы очень любезны, друг мой – Герцогиня подала мне руку для поцелуя. Я приложился к ней губами, оставаясь до конца галантным кавалером.
Во всей этой встрече был какой-то подвох. Не то чтобы что-то в ней было неправильно, но в словах и жестах хозяйки торжества я не чувствовал чего-то до боли необходимого. Искренности, что ли? Впрочем, вздохнув, я списал это на бальную суету.
– Милорд Вальдар, – услышал я голос ее светлости. – Я была бы весьма рада, если бы вы написали несколько строк в моем альбоме. – Она протянула руку, почти повелевая сопровождать ее к столику, где на обозрение гостей была выставлена своеобразная книга отзывов и замечаний, обтянутая пурпурным сафьяном. – Посмотрите, – прошептала она, перелистывая страницы, проложенные тончайшей рисовой бумагой, – здесь расписывались замечательные люди. Вот это рука Вольтера, вот Поуп, это Дидро. Я вам потом как-нибудь расскажу о нем массу забавных вещей. Это написал король Георг, батюшка нынешнего короля Георга. А вот здесь автограф императора Фридриха. Да, обратите внимание, вот этот сонет посвятил мне лет девять назад ваш дядюшка. Прелестные стихи.
Я скользнул взглядом по альбомному листу. Рядом с ровным, как шеренги солдат на плацу прусского императора, росчерком моего дяди красовался вполне отчетливый чернильный отпечаток пальца.
– Он так волновался, – пояснила леди Кингстон, замечая, куда направлен мой взгляд, – что посадил кляксу на столе, а я, когда брала альбом, сразу не заметила. Рукав, пальцы – все перепачкала. Конфуз был необычайный, – нежно ворковала она, улыбаясь своим воспоминаниям. – Однако все это было очень давно. Надеюсь, вы порадуете меня чем-нибудь?
– Постараюсь, миледи.
– Тогда не буду вам мешать. Полагаю, попозже вы пригласите меня танцевать. Я оставляю для вас любой танец по вашему выбору. – Она помахала мне пальчиками и удалилась, сопровождаемая шлейфом кавалеров.
Чужой души потемки – словно ночь,Однако ночь темна лишь до рассвета. -выводил я, —
Когда ж душа дорогу ищет к свету,Она потемки изгоняет прочь...Мажордом появился на пороге залы и, грохнув посохом об пол, протяжно объявил о прибытии новых гостей: